Золотая клетка - стр. 13
– Лорд-канцлер. – Леди Талия опустилась в реверансе.
Канцлер учтиво кивнул, солнечный свет из огромных окон Большого холла отразился в бусинах, украшавших его аккуратные афрокосички, и рассыпался яркими блестками по стенам Кайнестона. Сильюн подозревал, что канцлер долго осваивал искусство эффектной подачи своей персоны.
Зелстон пожал руку леди Талии, платиновые кольца поблескивали на его темных пальцах. Безупречно белые крахмальные манжеты выглядывали из рукавов дорогого черного пальто. Всем своим внешним видом Зелстон являл образец человека абсолютных принципов. Его политика была менее образцовой. Отец, до него занимавший кресло канцлера, регулярно за обеденным столом выступал с резкой критикой недостатков того, кому уступил это кресло.
– Для меня честь вновь посетить Кайнестон, – пророкотал Зелстон. – Сожалею, что парламентские дела так долго не позволяли мне этого сделать. Я скучал по Кайнестону.
– И моя сестра Эвтерпа скучала по вас, – сказала леди Талия. – Я уверена, хотя наверняка нам это не известно. Пожалуйста, пройдите к ней.
Канцлер не стал терять времени. Бросил короткое «до свидания» двоюродной бабушке Гипатии и направился во внутренние покои дома. Отлепившись от стены, Сильюн осторожно перешагнул через дрожавшее мелкой дрожью существо и последовал за ним. Походя удостоил двоюродную бабушку приветствием – пустые слова, по сути дела.
Канцлеру не нужно было показывать дорогу, когда они шли по широкой галерее, стены которой были увешаны портретами Джардинов и Парва, поскольку бывал в Кайнестоне, когда Сильюн еще не появился на свет.
В конце галереи находились две двери. Левая вела в комнату со скромно окрашенными стенами, где стояли черный рояль, и спинет, и стеллажи, набитые партитурами. Это была музыкальная комната Сильюна, где он уединялся не столько для музыкальных экзерсисов, сколько для иных практик.
Даже не глянув в ту сторону, Зелстон взялся за хорошо знакомую ему ручку закрытой правой двери; секунду помедлив, повернул. Ярко выделявшиеся на фоне черной кожи канцлера белки глаз были подозрительно красными. Плакал, прочитав письмо Сильюна?
– Если ты мне солгал, – хрипло произнес Зелстон, – я тебя уничтожу.
Сильюн подавил усмешку. Это вряд ли.
Канцлер пристально всматривался ему в лицо, пытаясь увидеть… что? Страх? Возмущение? Лукавство? Сильюн молчал, позволяя себя изучать. Пробормотав что-то невнятное, Зелстон открыл дверь.
Сколько Сильюн себя помнил, обстановка в комнате тети Эвтерпы оставалась неизменной, включая саму тетю, которая лежала на широкой кровати, застланной белым. Длинные волосы разметались по подушкам, глаза закрыты; дышала она ровно и спокойно.
Зарешеченные окна комнаты были распахнуты, открывая вид на небольшой сад в классическом стиле. Верхушки высокого алтея и стрелы африканской лилии достигали подоконника, а глициния обвивала окна, словно пыталась свалить дом. Дальше виднелся фруктовый сад. На шпалерах на стене из красного кирпича росли груши; их ветки располагались с аккуратностью ассистента метателя кинжалов.
На прикроватном столике теснилось множество стеклянных пузырьков, фарфоровый кувшин и тазик. Рядом стоял один-единственный стул с прямой спинкой, на который и опустился Зелстон – грузно, словно собственное тело вдруг стало для него тяжким бременем. Одеяло закрывало спящую до груди, одна рука в ночной сорочке лежала поверх одеяла. Сильюн наблюдал, как канцлер взял ее обеими руками и сжал так крепко, как не позволила бы ни одна сиделка.