Зной над Саур-Могилой - стр. 5
Вертолёт взял курс на курган, но тут же развернулся и пошёл прежним курсом, вдоль дороги к Мариновке.
Грузин улыбнулся правым уголком губ.
– Не надо быть наглым, – прошептал Георгий на родном языке и выругался на русском, добавив, – ми здэсь нэ в бирулки играем.
На нижнем посту Курил так и остался держать подбитое БМП на мушке, с улыбкой матернулся и сказал:
– Опередили, кто ж там такой шустрый?
– Как кто? Будто не знаешь? – Вопросом на вопрос ответил Савва.
– Грузин? – Снова то ли вопрос, то ли утверждение.
– Кто ж ещё? Сегодня он на посту.
– Добавить более ничего не могу, – Камчатка отвернулся от покрывающегося сумраком поля, – полезут? – Спросил в пустоту.
– Навряд ли, сегодня будут за покой души экипажа пить, не до нас будет.
– А вдруг?
– Отобьёмся.
Грузин с минуту полежал на месте, обозревая в бинокль окрестность, не было ли действия БМП отвлекающим манёвром, а украинские солдаты по балкам и оврагам ползут на Саур-Могилу.
Но никакого шевеления.
Всё спокойно, будто там командиры не заметили, как поётся в песне «потери бойца».
– Не расслабляться, – послышался голос Медведя, – за внешним спокойствием всегда таиться опасность.
– Так тишина, – подал голос Венька.
– Вот именно, что тишина, – сжал губы командир, потом продолжил, – беэмпеху потеряли, а ни одного выстрела в нашу сторону, словно не экипаж положили в поле, а букашку. Странно это, не похоже на них, то пуляют от нечего делать, то молчат, когда вроде бы наказать сепаратистов надо. – Усмехнулся Медведь и потёр ладонью щёку.
– Что странного? В шоке оне пребывают, – вставил всё тот же Венька.
– Твоими бы устами…
– А что, командир, сам же говорил о перехвате их разговоров, – напомнил молчавший Насреддин.
В первые дни, когда ополченцы заняли Саур-Могилу, помещение кафе использовали одновременно, как штаб, казарму и место хранения боеприпасов. Тогда же рыли окопы, но за целый день углубились только на полметра. Земля твёрдая, каменистая, неподатливая. Захватили карты украинских солдат, а там курган был показан, как занятый их частью. Вот первое время ни одна пуля и ни один снаряд не коснулись вершины, зато вслед за этим противник начал обрабатывать вершину не только минами, артиллерийским огнём, но и ракетами системы «Град». Перехватили радиограмму, над которой долго смеялись: «Мы их бьём, бьём, они каждые три дня по два Камаза трупаков вывозят, там их тьма – тысяч пять, наверное». Как говорится, у страха глаза велики. Тридцать человек, сменяющихся каждые три дня, приковали к вершине столько украинских сил, что, хотелось думать, на других участках своим становится легче. Украинцы за увоз трупов принимали машины, которые привозили новую смену, забирая отдежурившую.
Подошёл Георгий.
– Молодец, Грузин, – похвалил Медведь, – с одного выстрела на таком расстоянии, не ожидал.
– Я сам нэ ожыдал, командыр, – засмущался Георгий.
– Не кокетничай, – улыбнулся командир, – вот каждый бы так по одной машине и остались бы укропы без техники, вот тогда бы посмотрели, на что они способны.
– Командир, – подошёл боец по прозвищу Кунашир, лет сорока, с угрюмым лицом, на котором редко появлялась улыбка. Война накладывает свой неповторимый отпечаток на облик, человек становится, как будто старше и серьёзнее. Шутки воспринимаются иначе, чем в гражданской жизни, хотя Кунашир любил анекдотами развлекать сослуживцев, но сам редко поддавался безудержному веселью.