Знатные распутницы - стр. 22
Впрочем, будучи человеком Возрождения, Беранже дю Гюа не ограничивался любовью к красивым девушкам, попойкам и лихим поединкам на шпагах; он был весьма искушен и в играх ума, обладал обширной гуманистической культурой, любил окружать себя художниками и писателями.
В тот вечер в Отеле Анжу за щедро сервированным столом расточалось больше остроумия, чем во всем Париже. Кроме любимого друга хозяина дома, поэта Пьера де Ронсара, за столом собрались Пьер де Бурдейль сьёр де Брантом, любезный Божуайё, любимый музыкант королевы-матери Екатерины Медичи, поэты Антуан де Баиф и Депорт, серьезный Антуан Дора, который особенно ценил винный погреб своего хозяина, и даже… галантный епископ Шарль д'Эпине.
Гости громко шумели, музыканты просто неистовствовали. Сыпались веселые шутки и галантные стихи, вдохновленные добрыми, крепкими винами, но странно, что хозяин дома, обычно являвшийся душой общества, не говорил ни слова. Казалось, место его за столом занимает только внешняя оболочка Беранже. Он улыбался, словно во сне, слушал рассеянно, отвечал невпопад, когда к нему обращались, но главное – и самое серьезное – забывал о вине.
Его необычное поведение в конце концов удивило Брантома, и когда Ронсар встал, чтобы прочесть свой сонет, обращенный к бессердечной красавице, Пьер де Брантом склонился к другу:
– О чем ты думаешь? Далеко ли бродят твои мысли?
– Полно! Я упиваюсь вашими речами!
– Но твой бокал стоит нетронутым! Это, конечно, весьма лестно, если не замечать, как зорко ты поглядываешь на настенные часы! Значит, она очень красива?
– Красива?
– Не притворяйся! Я спрашиваю прямо: красива ли та, что обещала прийти к тебе сегодня вечером… но, вероятно, предупредила тебя слишком поздно, чтобы ты успел отменить нашу пирушку! Только женщина способна сделать тебя таким рассеянным и таким мрачным! Я прав?
Дю Гюа рассмеялся и хлопнул своего друга по плечу.
– Вечно я забываю, что ты самый проницательный человек во всем Париже! Что-либо от тебя скрыть, особенно если это любовное дело – пустые старания. Я признаю свое поражение и скажу больше: ты прав! Она восхитительна! Но ее имя я тебе не назову.
– Экая галантность… Впрочем, я и так узнаю его завтра утром, ибо при дворе ничто не становится известным так быстро, как сердечные тайны! – улыбнулся Брантом. – Но сейчас я должен избавить тебя от гостей. Пока они окончательно не перепились и не свалились под стол.
Что было сделано быстро и ловко, со всей тактичностью придворного. Через полчаса в парадной гостиной остались только слуги, прибиравшие стол. Гости разошлись, и Беранже, притаившись за маленькой дверью, выходившей на улицу Короля Сицилии, ждал, не сомневаясь, кстати, в том, что его друг Брантом, спрятавшись чуть поодаль в проеме ворот, тоже ждет, ибо этот человек страдал безудержным любопытством.
Ждать обоим пришлось недолго. Через несколько минут в конце улицы появились две женщины, тепло укутанные, как того требовала погода, и в масках, как того требовала мода. Впрочем, Брантом знал всех женщин при дворе. Он был внимательный наблюдатель, умеющий уловить каждую особенность походки, изящество фигуры, ту неуловимую манеру держаться, которая, по его мнению, отличает каждую женщину, пусть даже скрытую под вуалью. Брантом не мог ошибиться… тем более что догадывался о новой победе своего друга дю Гюа.