Знакомые истории - стр. 24
Я поглядел в том направлении, куда ретиво косил Саломатин.
Там никого не было. Несчастный аспирант неотрывно созерцал голые кусты и приветливо улыбался. В его глазах плавали два золотистых солнечных бельма.
– Саша, идём домой.
– Погоди, друже, погоди. Хочу сказать главное: недавно она мне приснилась ночью во сне, и говорила что-то на ломаном немецком, я тогда как раз переводил книгу Тейхмюллера, – может быть, поэтому. Она сказала: «Ах, герр Саломатин, герр Саломатин, вы такой глупый киндер, что выбросьте свою голову куда подальше», ну и прочий бред. Всего не помню, а эта фраза почему-то засела в мозгу. Бред, конечно. Но мы с ней долго разговаривали, я что-то не соглашался, а она всё уговаривала, и, знаешь, – Саломатин придвинулся, – не смейся, но мне кажется иногда, что эта женщина… не совсем женщина… она и есть – гипотеза Бибербаха.
Он осторожно глянул в мою сторону. Я хранил полную непроницаемость. Если на пустом месте видят женщину в сапогах, не простых, а с пряжками, то почему бы этой хорошо и по сезону обутой даме не оказаться гипотезой Бибербаха? Ещё минут двадцать мы обсуждали на холоде новоявленную дефиницию, потом отправились на остановку, сели в троллейбус, поехали. Тут я сделал последнюю попытку спасти его:
– Саша, так дальше жить нельзя. Сам ты, конечно, можешь ходить в чём попало, жрать что придётся – ладно, это твоё дело, но ведь Настя не в состоянии выйти на улицу. Ей просто не в чем. Она заперта с детьми на восьмом этаже, они все замурованы тобой. Заживо. Но ты даже не думаешь об этом. Ваш месячный доход на четверых составляет сто восемьдесят рублей, из них за квартиру платите шестьдесят, что остаётся? Одному можно ноги протянуть. Трёхлетний ребенок не знает лакомства выше сладкой девятикопеечной булочки, да и ту малость ты ему не часто покупаешь. Сегодня опять забыл?
– Детей нельзя баловать. Пусть лучше он ценит малое, чем не ценит многого.
– Короче, Саша, даю тебе последний шанс: есть место дворника в детском саду. Ну, три часа в день от силы помашешь лопатой с утра – вместо физзарядки.
Саломатин закашлялся, прижимаясь к обледенелому окну троллейбуса:
– Я математик! Я должен зарабатывать мозгами! Я не лентяй, пробовал подрабатывать, а потом сидел без толку весь день в библиотеке, не работал – отдыхал, и ничего не мог с собой поделать. Голова пустая делается от подработки, понимаешь ты? Пустая. Не веришь, что смогу доказать Гипотезу? И чёрт с вами со всеми, как хотите, так и думайте, но я уже близок к решению, чувствую его, как свежий воздух в подземелье.
В подъезде пахнет кошачьей мочой и цементной пылью. Лифт не работает. Мы долго поднимаемся по бетонным пролётам. Шустрые полудикие коты с крысиными мордами снуют возле мусоро-приемников на площадках.
– Тебе не кажется, что они походят на функции Кёбе? – обрадовался Саломатин, указывая на стаю котов. – Такие мягкие, отточенные движения, и шкурка короткая, ровная; в темноте сыплет электрическими искрами, когда возвращаюсь домой поздно вечером, в темноте – одни голубые молнии. Да, такими и должны быть граничные функции, а зубы-то остры… так и распластают единичный круг в одно мгновение – глазом не успеешь моргнуть.
– Надеюсь, что и вашим местным крысам тоже не поздоровится.
Саломатин нажал кнопку звонка. Дверь открыл Пронька. Ручки и ножки – словно тоненькие и длинные веточки. Стоит на проходе и смотрит очень серьёзно.