Змея подколодная - стр. 7
– Иди, иди, сама посмотри. – Дуня стукнула остриём тяпки сухую землю и подкапнула. – Вот отсюдова линию нарисуем. – Выставила вперёд ногу, указывая носком сандалета начало деления. – Вот это моя половина, – кивнула на меньшую долю, – а вот та твоя.
– Себе меньше, а мне… – от возмущения щёки Ульяны раздувались, как бычьи пузыри.
– На твоей половине сорняков меньше.
– Ничего не меньше. А если меньше, тогда забирай себе эту часть.
– Нет, уж всё отмерено. Вот от этой точки и начинай, – кивнула на торчащий из прорехи сандалии большой палец ноги.
– Ах, так! Ну хорошо! – Тяпка в руках Ули взлетела вверх и полетела вниз, отсекая на излёте торчащий грязным ногтем вверх палец.
Секунду Уля смотрела на забившую словно родник струйку крови и вывалившийся из прорехи сандалии обрубок Дуниного пальца. Багровость лица мгновенно сменилась желтовато-серой бледностью. Отбросив тяпку, под вопль сестры, она понеслась вдоль поля, козочкой перемахнула через забор и скрылась в зарослях кустарника.
***
Ночь – тёмная материя, которая влечёт и пугает. Но пока Уля идёт, ей не страшно, страшно будет, когда придёт. Может, удастся проскользнуть незамеченной.
Окна тёмные. Уля выдохнула – значит, спят. Может и пронесёт. Спрятала за пазуху траву. Подтолкнула дверцу калитки. Калитка хрипло чихнула, заскрежетала ржавыми петлями, хлопнула деревянными краями и… тишина. Глаза, привыкшие к темноте, различили на крыльце фигуру матери. Маланья сидела на дощатом полу, прижав голову к косяку, закутанная в кокон лёгкой белой шали.
– Явилась? – спросила строго, но не зло.
Уля всхлипнула и бросилась матери в ноги.
– Я не хотела, правда. – Уткнулась носом в её колени. Почувствовала тёплую руку на затылке. – Не сердись, мама. Я вот…
Уля подняла голову, нырнула рукой за пазуху и выудила пучок пряной зелени.
– У Авдотьи, что ль, была?
– Ага. Она мне травку дала для Дуни, чтоб рана быстрей зажила.
– Рана-то заживёт, но палец назад не пришьёшь. – Малаша потрепала Улю по голове.
– Не ругайся, мама, я за неё прополю весь участок. Завтра же. И всегда буду.
– Эх, – Маланья вздохнула и взяла пучок. – Для отвара, что ль?
Уля кивнула.
– Бабка Авдотья сказывала в рапу палец сунуть надо, а потом животным жиром смазать.
– Да уж сделала, как надо. – Обняла дочь, прижала к себе. – Как там Авдотья? Давно я к ней не захаживала, может надо чего?
– Сама ничего вроде, в доме только грязно, кошки везде гадят. Я прибрала немного. Полы вымыла, кастрюли песком почистила. Стол пришлось ножом скоблить.
– Молодец. Любит она тебя. Завтра схожу, навещу её. Отнесу каравай.
– Она сказала, что глаза у меня змеиные, – обиженно пробурчала Уля, надувая губки.
– Ты на неё не обижайся, она тебя своими руками принимала.
– Я не обижаюсь. А ещё она сказала, что сама я не знаю, какую силу имею, и пальцем мне перед носом потрясла и прокряхтела вслед: «осторожней, осторожней». Чего она, мама?
– Не обращай внимания, старенькая она, уж из ума выжила, несёт, что в голову взбредёт. А ты и, правда, будь осторожней. Особенно, когда в руках тяпка. – Мать отодвинула Улю и посмотрела ей в глаза. – И в самом деле змеиные.
– Ну, мам. – Уля сгустила брови.
– Как у матери моей – жёлтые, с россыпью чёрных точек. Красивые, завораживающие. За то её завистницы ведьмой называли.
– А она и правда ведьма была? – испуганно уставилась на мать Уля.