Змея подколодная - стр. 18

– Вот это да! – Парень опустил руки, скидывая кота на пол. – А у нас собака. Полкан.

Разговор, до сих пор лившийся меж ними так легко и доверительно, вдруг запнулся. Чтобы скрыть неловкость Уля прошла к шкафчику и потянулась за бутылью растительного масла.

– Эт чего? Сердце, штоль? – раздалось за спиной, отчего рука дрогнула, и бутылка с маслом полетела на пол, выплёскивая содержимое на платье.

Кровь ударила Уле в голову, щёки зарделись, глаза замутились.

– Никакое это не сердце, – голос получился визгливым, аж самой неприятно стало.

– Да как же ж не сердце, вот же… – Парень подхватил уголёк и обвёл размытые очертания. – И стрела…

– Никакое не сердце, что ты выдумываешь, пятно просто.

– А чего тогда краснеешь? Влюбилась, так и скажи, – засмеялся парень.

– Сам ты… – Уля задохнулась. – Ты чего, вапче, сюда припёрся, – пошла в наступление.

Такого натиска парень не ожидал.

– Меня Федос Харлампьевич прислал, замер печи сделать.

– Вот и меряй, и неча приставать с разговорами.

Парень вытащил из кармана свёрнутую в рулон ленту, приложил один конец к краю печи, растянул ленту. Печь у Лукерьи большая, размаха рук не хватает. Оглянулся.

– Поможи, штоль.

– А у самого, чёли руки короткие? – хохотнула Уля, но к печке подошла.

– Ну и язык у тебя… – протянул рулон Уле. – Не завидую я этому бедолаге.

– Какому ещё бедолаге? – буркнула Уля, разматывая рулон. Протянула ленту до края печки.

– Этому, – кивнул на растёртое сердце парень.

– Вот и меряй сам, – снова вспыхнула Уля и швырнула ленту.

– Вот, вот…

– Чиво вот, вот?..

– Горяча ты больно, обжечься можно.

– Тебе-то чиво волноваться?

– А я и не волнуюсь. Мне до вас, баб, никакого дела нет. Мне на печника выучиться надоть. Так, чтоб лучшим печником в округе стать.

– Прям лучим.

– Смешно, как ты говоришь, – улыбнулся парень.

– Чиво смишнова?

– Чиво, лучим, смишнова… У нас так не говорят.

– Где это у вас?

– В семье.

– А у нас говорят. Не нравится, можешь не разговаривать.

– Вот опять. – Парень замолчал, подобрал ленту, приложил к печи, смерил отрезками. Место окончания связал узлом. – Ну вот и всё. – Посмотрел на Улю. – Ты руки-то алеем смажь, даром что ли на пол пролила, а то въестся в кожу, так и будешь ходить.

– Тебе-то чиво… что… за горе до моих рук. Свои побереги, печник.

– Меня вообще-то Тихоном зовут. – Парень сунул ленту в карман. – А тебя?

– Уля. – Она почувствовала, как ком подкатил к горлу. Не хватало ещё расплакаться. Тряхнула головой.

– Ульяна, значит? Ну, прощай, Ульяна. Может, когда свидимся. Извини, ежели что не так сказал.

Она всё-таки расплакалась. От этого непонятно откуда взявшегося чувства отчаянной тоски по уходящему… по не сбывшемуся или упущенному. Какая-то томящая душу субстанция поселилась в ней, тонкими струйками растеклась по телу, заполняя каждую клеточку молодого женского организма.

Уля схватила тряпку и бросилась оттирать масляную лужицу на полу. Руки быстро покрылись жирной плёнкой. Вот и смазала алеем, как Тиша наказывал. Тиша. Сглатывая слёзы, набрала в таз воды, добавила кипяток из самовара, схватила кусок мыла, руки намылила, в воду опустила, потёрла и, вода тут же стала серой, а руки розовыми.

Начало лета. Солнце садится неохотно, отчего белый купол колокольни вдали долго ещё светится надеждой. Завалинка полуразвалившегося дома Авдотьи быстро заполняется девчатами. После смерти местной повитухи дом приобрёл дурную славу, чем привлёк к себе интерес местной молодёжи. Завалинка стала излюбленным местом сборищ, здесь знакомились, влюблялись, ссорились, бывало дрались, но чаще пели песни и травили байки. По традиции начинали с истории о гибели хозяйки дурного дома от котов людоедов. С каждым разом история обрастала всё большим числом домыслов и слухов и со временем превратилась в местную легенду, имеющую мало что общего с правдой.