Змеиный медальон - стр. 61
И вот те на. Великая река называется. Ширина – от силы метров сорок. Немало, конечно, и вода холодновата, но одолеть Хотимь вплавь труда не составит.
Проблема в одном: правый берег оказался высок и обрывист.
В глинисто-жёлтой стене зияли круглые дыры. Ласточки, крича, носились над водой и чёрными росчерками взмывали в небо.
– Красиво летают, – сказал Кешка.
– К дождю, – Блошка скорчил рожу. – Опять будем лягухами по мокроте скакать.
И запрыгал раскорякой, всплёскивая руками: "Ква-а-а! Ква-а-а!"
Жара давно спала, осень хмурилась с небес и часто плакала – то ливнями, то моросью. Временами накатывали грозы, не такие страшные, как тогда, на поле, но с чёрно-сизыми тучами, артиллерийской канонадой грома, плазменными вспышками молний.
Нынче день выдался тихий, ясный. Закат румянил речную гладь, золотил воздух, подцвечивал малиновым брюшки облаков. Эх, была бы лодка…
Кешка снял с плеч мешок, бросил на землю. Бумбараш тут же взобрался сверху – сторожить.
– Чири-чик-чирик! – раздалось из листвы.
Кроха ракен взвизгнул, метнулся к Кешкиным ногам, полез вверх, цепляясь за джинсы и холщёвую рубаху. С плеча каркнул на Чмока – тоненько, пискляво, но торжествующе. Тут, мол, не достанешь.
Кешка машинально погладил маленькое тело и отдёрнул руку, ощутив под пальцами нежное, как шкурка персика, тонкое, как папиросная бумага…
Крылья и зубы у Бумбараша резались два дня – он метался, кричал, раздирал Кешке руки, и снова кричал от боли. К вечеру второго дня крылья вышли наружу – на спичечно-тонких косточках, влажные от белёсой смазки и крови. А вместе с зубами у ракена прорезалась тяга к мясной пище. Кешка старался не давать ему сырого – и он брал сам. Вгрызался в потроха только что разделанной заячьей тушки, рвал коготками горло утки, которую Блошка небрежно бросил у костра… Только появление лазицы его и останавливало.
– Трус, – констатировал Блошка с удовлетворением.
– Это не трусость, а разумная осторожность, – вступился за питомца Кешка.
Сели слушать реку – искать место для переправы. Кешка только-только ощутил трепет Эфира: крики, хлопанье крыльев, свист воздуха, плеск волн у крутого берега, томное, неспешное движение вод… А Блошка уже скатился с дерева, в рыжих вихрах – листва, как у ежа на иголках.
– Там, – он махнул рукой вверх по течению. – Далековато, но к ночи дойдём.
Пуща напоследок выстроила для них настоящую полосу препятствий. Заросли подлеска, густые, будто в джунглях, чередовались с буреломами, под ногами топорщились корни, возникали кочки и ямы. Но Кешка был даже рад преградам. Перебираясь через завал, протискиваясь под аркой из сцепленных, переплетённых друг с другом стволов, он забывал о том, что завтра Блошка уйдёт из его жизни. Как ушли Мара, Велет, Маниська…
Первое время Маниськин взгляд-щекотка лип к нему назойливой мухой. Это раздражало. Но когда расстояние стало слишком велико и зыбкая связь между ними прервалась, он ощутил чувство потери. А ведь Маниська в сущности ему чужая – несмотря на то, что между ними произошло. Узнать её толком, привязаться к ней он не успел.
Блошка – другое дело. Если полтора с лишним месяца день изо дня шагать рядом, есть из одного котелка, спать у одного костра, прятаться от ненастья в одном шалаше, чувствовать плечо друг друга тревожными ночами Красной Луны, вместе выслеживать дичь, обороняться от хищников… Всегда вдвоём, и ни единой живой души кругом – Чмок и Бумбараш не в счёт… После этого спутник должен стать тебе или врагом, или другом. Нельзя просто уйти и забыть о нём.