Змеиный медальон - стр. 39

Угроза, опасность – ничего такого Кешка не чувствовал, но от внимания незримого соглядатая коробило. Хотелось передёрнуться, сбросить невесомую сеть.

Где ты? Покажись, выдай себя!

Кто бы ни затеял эту игру, он укрылся хорошо – ни одного подозрительного движения в ветвях, ни тени или блика в жадных зрачках.

Кешка выбрался на берег, с трудом натянул липнущие джинсы на мокрое тело, наспех зашнуровал кроссовки. Влажную футболку надевать не стал, скатал в жгут, повесил на шею. Прошёлся, будто от нечего делать, и с места бегом кинулся в обход ивняка. Именно там, в густой, шелестящей завесе было проще всего спрятаться. Раздвинул ветви – никого. Одним злым рывком обломил с дерева сук и двинулся вдоль берега, шаря в зарослях.

В прогал между стволами брызнул солнечный луч. Паучий зуд прекратился – как рукой сняло. Под ногами проглянуло что-то вроде тропинки. Кешка вышел к небу и жёлтому жнивью, огляделся. На склоне соседнего холма под сенью раскидистых крон замерла женская фигурка.

Маниська!

Кешка взбежал по косогору, поигрывая самодельной дубинкой – тонкие ветви дрожали, шелестя листвой. Отхлестать паршивку по мягкому месту!

Взгляд напоролся на поминальный столб в тени берёз… Стуково творение. Маниська обернулась на звук шагов со слабой, по-детски беззащитной улыбкой, на её щеках поблёскивали влажные дорожки, и палка в руках показалась Кешке глупостью.

Сегодня Маниська была другой – мягкой, свежей… Её руки, маленькие, но крепкие, тёмные от солнца и работы, вертели букетик жёлтых цветов. У подножия столба искрила вода в миске, лежали в рядок съестные подношения – кусок хлеба, ломтик репы, гроздь смородины, горсточка орехов… Пиршество для птиц и мелкого зверья.

– Твои?..

Кешка показал глазами на столб. Ответ он знал. Но надо же было что-то сказать. Слова "сочувствую" или "соболезную" не шли с языка.

Маниська кивнула и, наклонившись, прислонила букетик к краю миски. Ветер взметнул её небрежно подвязанные волосы – пушистые, блестящие.

– Мама, отец. Старшие братья. Двое женаты, третий только в возраст вошёл… И сестричка, три двулунья как родилась.

Кешка уже знал: двулуньем называли период от Краснухи до Краснухи.

– Мама трудно её рожала, чуть к Хозяйке не ушла. Вот и любила больше всех. Мне, помню, обидно было, что Фальку она при себе оставляет, а мне с Марой идти велит. И невестки, глядя на неё, своих сосунков не отдали. Многие так сделали… Знаешь, упыри с Ракры повырывали сердца у всех, кроме стариков и младенцев. Тела сильно обгорели, мы не сразу заметили…

– Зачем? – тихо спросил Кешка.

Маниська подняла на него глаза, маленькие и чёрные, как смородинки на чуть вялой уже веточке – её дар погибшей родне. В зрачках зияла космическая глубина, и глубина эта мерцала…

– Они служат богу смерти и кормят его человеческими сердцами, а взамен он даёт им жизнь вечную. Я спрашивала Мару, неужели наша Мать, Хозяйка полей и рек, хлебов и стад, Подательница жизни и смерти, и наш Отец, Хозяин лесов, Солнечный всадник, Небесный кузнец, Возжигатель огня, и девять братьев, и девять сестёр, наши духи-предки, наши деды и мати… неужели все они слабее одного злого бога с чужого острова?

– И что она сказала?

– Что боги не в ответе за тех, кто пренебрегает их советами и остережениями. И ещё: в делах людских не ищи помощи у богов.