Злые напасти - стр. 28
– Феклушкой…
– Ну, что ж, Феклушка, у меня пока поживёшь, а ты Осип не переживай. Всё сделаем с божьей помощью, чтоб в лучшем виде¸ и никак иначе.
– Спасибо, дядя Селиван, – улыбнулся подъячий. – Ну, так я побегу?
– Беги…
Дьяк Сабанеев опять чернее тучи. По всем повадкам видно, что грызёт его душу тоска смертная. Вот он от той тоски и бросается на людей, как дурная собака. Осип ещё и порога переступить не успел, а дьяк орёт на него как оглашенный.
– Нашёл лошадь?!
– Дык, на конюшне она, сам знаешь…, – хотел оправдаться подьячий, но лучше б он этого не делал.
Ох, и взбеленился сразу дьяк: из-за стола выскочил, ногами топает, слюной брызжет.
– Перечить мне? – на манер раненного медведя ревёт Сабенеев и тощим жилистым кулаком машет перед носом Осипа. – Сейчас же тебя за непослушание в подвал тёмный посажу! Надоел ты мне! Охальник!
– За что же в подвал? – опешил подьячий. – Серко на конюшне… Кто девчонку убитую в лесу бросил я узнал. Расскажу сейчас…
– Я тебе «расскажу»! – не унимается дьяк и приоткрыв дверь орёт в сени. – Эй, кто там есть? Стража! Идите сюда да вяжите этого подлеца по рукам и ногам! В подвал его! В яму! В самую глубокую! Подлец!
У Осипа язык к нёбу присох. Всего он ожидать мог от сердитого начальника, но чтоб вот так, ни с того ни с сего – да в подвал тёмный! Да в яму глубокую! В страшном сне такое приснится – не поверишь!
Только вместо стражников в дверь вошёл боярин Матвей Степанович Пушкин. Матвей Степанович служил при нынешнем государе Фёдоре Алексеевиче в самой близкой охране, но единожды, во время царского похода по монастырям, малость провинился, пролив на руку государя горячее варево и был сослан в Астрахань воеводой. Теперь, то ли он вину ратным подвигом загладил, то ли попросил за него кто, но опять призвали Матвея Степановича в ближний царский круг, а это не хухры-мухры. Рядом с таким человеком у любого простого смертного поджилки задрожат.
– Чего орёшь, Сабанеев, словно баба, какая разродиться никак не может, – усмехнулся боярин. – На Кукуе тебя слыхать…
– Да, вот, Матвей Степанович, – лицо дьяка, словно елеем помазали, – молодёжь учу… Спасу никакого с ними нет… Чего не поручишь, так всё как с козла молока… Всё испортят. Да ещё норовят поперёк говорить. Обнаглели до самой крайности. Мы разве такими были? Лошадь ему дали, так он её и профукал…
– Ничего «не профукал», в конюшне она, – неожиданно, даже для самого себя осмелился возразить начальнику Осип. – И в Преображенском про девчонок мертвых я всё узнал. Хочу тебе поведать, а ты мне рта не даёшь открыть…
– Пошёл вон! – Сабанеев так ликом побагровел, что хоть свечу от него зажигай. – Дождёшься у меня! Доиграешься! Точно в яму посажу! Потом с докладом своим придёшь! Да языком своим не мели особо! Пошёл!
А с багроволицым начальником всегда очень даже на страже надо быть, вот и выбежал подьячий от греха подальше на улицу, словно застигнутая лиса из курятника. И прямо у крыльца столкнулся грудь в грудь с Афоней.
– Оська! – вытаращил глаза удивлённый товарищ. – А куда ты вчера пропал. Я вернулся, а тебя нет. Лошадь только стоит, к дереву привязанная. Свою что ли нашёл?
– Нашёл, – тихо ответил Осип, глядя куда-то мимо Афони. Он пробовал представить – чего теперь с ним Сабанеев сделает, и стало ему себя очень и очень жалко.