Злые чудеса - стр. 27
…Для подъема у нас не было ни сигнала, ни бодрого вопля дежурного – у нас вообще-то дежурный имелся, как и полагается даже малочисленному воинскому подразделению, без этого нельзя, но подъема он громогласно не объявлял. Просто-напросто подъем был назначен на семь тридцать утра, и в это время всем полагалось проявить сознательность и быть на ногах. Обычно все так и поступали, и я тоже, по въевшейся привычке.
Однако в то утро я подхватился в семь с несколькими минутами – сплю чутко, и меня поднял совершенно нехарактерный шум из «зала»: там громко говорили, ходили, по звукам слышно, уже влезши в сапоги, о чем-то, такое впечатление, спорили. Так что я в темпе оделся, обулся, затянул ремень с портупеей (командир перед подчиненными расхристанным расхаживать не должен) и пошел туда, благо идти было – три метра по коридорчику.
Дела… Все мои орлы, кто-то полностью одетый, кто только в сапогах, шароварах и нательных рубахах, сгрудились вокруг кровати Коли Бунчука. Разведчики, как уже говорилось, всегда стараются наладить максимальный уют. Вот и теперь, благодаря тесным связям с медсанбатом, быстренько провернули недоступный обычной пехоте финт: договорившись частным образом, взяли у них со склада кровати, их там было запасено приличное количество, сначала советскими завхозами, а потом немецкими. И матрацев сыскалось нужное количество, вот простыни с подушками успели оприходовать еще до вселения в лазарет медсанбата, но нам хватило и кроватей с матрацами, чтобы жить со всеми удобствами…
Входя в зал, я еще ухватил обрывок спора: сбегать в медсанбат или пока погодить? И севший, хриплый, не похожий на обычный голос Бунчука:
– Да ладно, ребята, отлежусь. Водочки бы, глядишь, и полегчает…
Услышав мои шаги, орлы расступились. Бунчук так и лежал в исподнем, отодвинув шинель в ноги. Выглядел он скверно: бледный, весь какой-то осунувшийся, лицо словно бы даже исхудавшее, как после недельной голодухи, весь в поту, дышал тяжело, прерывисто и будто бы с немалым трудом, головы не поднимал от свернутой гимнастерки, служившей вместо подушки. На себя не похож, а ведь вчера вечером был – кровь с молоком. Как подменили…
– Коля, что? – спросил я с нешуточной тревогой.
Он попытался улыбнуться, но получилось плохо, этакой гримасой:
– Сам не пойму. Дыхание перехватывает, грудь болит, будто натуго ремнем перетянули, сердце прихватывает. Встать не могу, ноги не держат, тело не слушается…
– Съел что-нибудь? – вслух предположил Петраков.
– Ничего такого особенного, – сказал Бунчук. – Что все ели, то и я. Да и живот не болит ничуточки, только грудь стискивает так, что дышать невмоготу, и сердце жмет… Никогда такого не было…
Никогда прежде я ни с чем подобным не сталкивался. И долго не раздумывая, распорядился:
– Петраков, пулей в медсанбат. Приведи кого-нибудь из фельдшеров.
– Отлежусь… – слабо запротестовал Бунчук.
Ну да, явно не хотел, чтобы его Аглая увидела в столь печальном состоянии, Ромео долбаный…
– Никаких отлеживаний, – твердо сказал я. – Коли уж ты на ноги встать не можешь… Петраков, что стоишь? Бегом марш!
Тот выскочил за дверь. Бунчук попросил закурить, и ему дали, поднесли спичку. Только он после пары глубоких затяжек погасил папиросу в консервной банке, какие мы все использовали вместо пепельниц. Закашлялся, вымученно улыбнулся: