Злой город - стр. 42

Между тем Митяй, похоже, заскучал торчать столбом на помосте. Отодвинув скомороха, он шагнул вперед, набрал в грудь воздуха и мощно гикнул, так, что одновременно дернулись от неожиданности привязанные к прилавкам кони, чуть не повалив торговые ряды.

Народ разом замолчал. Скоморох, покосившись на Митяя и прочистив уши, вновь заорал на всю площадь:

– Ой вы, гой еси, люди добрые, Бояре, огнищане да княжьи мужи, Купцы, смерды, холопы да пришлый люд. Есть кто смелый против детинушки, Что сквозь пламя прошел играючи, Через реки хаживал бурные И в земле далекой, неведомой, Вражьей силы побил немеряно? Выходи-ка на честный кровавый бой, Покажи перед красными девками Свою силушку молодецкую.

Из-за пояса скоморох достал серебряный брусок и, попробовав на зуб, продемонстрировал народу. После чего добавил:

– Добрым людям потеха знатная, А победителю – гривна серебряна.

Однако, силушку молодецкую народ показывать не спешил. Хоть и за серебряну гривну. Уж больно здоров был «детинушка», несмотря на намечающееся брюшко. Даже воевода, которого не всякий конь на себе носить мог, прищурился, прикинул ширину митяевых плеч, опустил взгляд на его кулаки и уважительно покачал головой.

Игнат смерил взглядом Митяя с головы до ног, прикинул что-то, и, обернувшись, бросил чернокожему воину:

– А что, Кудо, не желаешь размяться?

На лице воина, словно вырезанном из черного камня, не отразилось ничего. Он молча прислонил к прилавку копье и щит, после чего скинул с плеч потертый плащ и стянул с себя ордынский доспех, который доспехом оказался лишь спереди – сзади многослойная кожаная броня держалась на груди за счет двух широких ремней, сшитых вперехлест. Сапоги легли рядом с доспехом. На воине осталась лишь шелковая ордынская рубаха и плотные, широкие штаны.

Легкой танцующей походкой Кудо направился к помосту. Народ расступился, провожая взглядами черного воина. Тюря перестал пихать в новую обувку солому – большими больно оказались сапоги даже для него, – отлепился от столба, у которого сидел прислонившись спиной, и привстал на носки, чтобы лучше рассмотреть невиданного бойца.

– Ишь ты, – ткнул он локтем стоящего рядом кузнеца Ивана. – Глянь, рубаха-то у него какая знатная.

– Знатная, – согласился Иван. – Вот ордынца в степи поймаешь, глотку ему перережешь – и у тебя такая же будет.

– Да ладно! – удивился Тюря. – Нешто у всех ордынцев такие рубахи?

– У всех, – кивнул Иван. – Ихний царь Чингис, когда живой был, всему войску приказал такие рубахи носить.

– Чтоб девки заглядывались?

– Дурень, – усмехнулся Иван. – В такой рубахе вша не заводится. И ежели стрела доспех пробьет, то материя вместе со стрелой в рану входит. Наконечник вытащить – плевое дело. Только за рубаху потянуть.

– Надо ж!

Глаза Тюри загорелись.

– Так что, Тюря, лови ордынца – и все девки твои. Тот парень, похоже, себе одного точно отловил.

– А доспех у него отчего только спереди? – не унимался Тюря. – Сзади был сильно побит, срезали да перехватили чем придется, лишь бы держался?

– Не думаю, – покачал головой кузнец. – Слыхал я, что некоторые воины так переделывают свою сброю, чтобы все знали, что они никогда не покажут спину врагу.

– Ишь ты! – восхитился Тюря, вновь принимаясь за сапог. Мордобитие – дело, конечно, занятное, но сапоги важнее. Засмотришься – еще упрут в толчее.