Злодей и фанатка - стр. 32

Я продолжила молчать.

Бармен вздохнул и почесал затылок. Он бросил взгляд на мой стакан с водой, потом снова на меня, словно оценивая.

– Слушай, – начал он, понизив голос, – вода тут не поможет. У меня есть кое-что покрепче. Но сперва я бы хотел узнать, сколько тебе лет?

– Двадцать один на днях исполнилось, – соврала я, надеясь, что он мне поверит.

Бармен хитро прищурился, словно видел меня насквозь, и я решила, что моя ложь не сработала. Однако, на моё удивление, он достал из-под стойки бутылку виски и небольшой стакан. Налил щедрую порцию янтарной жидкости и поставил передо мной.

– Выпей, – сказал он, – за счёт заведения. Должно помочь, чтобы у тебя там ни случилось.

Я удивлённо посмотрела на него, потом на стакан. Резкий запах виски ударил в нос.

– Пей, не стесняйся, – усмехнулся бармен. – Хуже уже точно не будет.

Его слова прозвучали неожиданно тепло. Я посмотрела на него. В желтоватом свете бара лицо Пузатого дяди казалось уже не таким суровым, как раньше. В уголках глаз залегли морщинки, а губы словно сами собой растянулись в лёгкой улыбке.

Я взяла стакан и сделала небольшой глоток. Виски обжёг горло, вызвав волну тепла, которая разлилась по всему телу, заставив меня закашляться, а бармена – засмеяться.

– Полегче, ковбой, – сказал он, – это не лимонад.

Я сделала ещё один глоток, на этот раз медленнее, стараясь прочувствовать вкус. Он был сложным, горьковато-сладким, с привкусом дыма и древесины.

– Неплохо, – признала я, поставив стакан на стойку.

– Говорю же, – усмехнулся бармен, вытирая стойку тряпкой. – Лекарство от всех болезней. Что тебя привело в такое место, ковбой? В этой тоненькой пижаме. Тебе не холодно?

Вопрос был задан с такой добродушной интонацией, что я невольно расслабилась.

– Долгая история. Скажем так, день не задался с самого утра.

– У всех бывают такие дни, – сказал бармен, бросив взгляд на фотографию в рамке, стоявшую за стойкой. На фото была девочка лет четырнадцати с озорной улыбкой и двумя косичками. – У меня дочь твоего возраста. У неё тоже вечно какие-то драмы. То с парнем, то с подругами, то в колледже…

Он покачал головой, словно вспоминая что-то забавное.

– Это она? – спросила я, кивнув в сторону фото.

– Ага, – кивнул он, – моя главная гордость и радость. Хоть иногда и головная боль. Она учится сейчас в колледже, на дизайнера. Вечно вся в своих эскизах, в красках… Бардак в её комнате как после взрыва. Но я не жалуюсь. Главное, чтобы она была счастлива.

Пузатый дядя замолчал, снова взглянув на фотографию. Его лицо смягчилось. И это вызвало у меня невольную улыбку.

От меня мои родители отказались, так что мне никогда не приходилось знать, что значит папа и мама.

– Ей повезло, – сказала я задумчиво. – С семьёй. Я, например, выросла в системе.

Я отвела взгляд, ковыряя ногтем пятнышко на стойке. Говорить о приёмных семьях всегда было тяжело. В девятнадцать лет я уже не подпадала под программы социальной опеки и вынуждена была сама пробивать себе дорогу в жизни.

Бармен прекратил тереть стойку и посмотрел на меня. В его взгляде не было ни жалости, ни любопытства, только спокойное внимание.

– Тяжело, наверное, – сказал он, понимающе кивнув. – В Нью-Йорке одной непросто.

– Я снимаю с подругой таунхаус в Бруклине. Но с прошлой работы пришлось уволиться, потому что ко мне приставал один мудак, а я за это вонзила ему в яйца ножницы… В общем, мне пришлось уйти.