Златые купола над Русью. Книга 1 - стр. 9
Сани подъехали к большому терему с высоким крыльцом, украшенным толстыми резными столбами. На первых ступенях стояла стража в красных кафтанах, а в центре возвышался надо всеми митрополит с большим крестом на груди, а вокруг него, словно херувимы у божьего трона, стояли с хоругвями да иконами молодые послушники и диаконы. Софья с помощью слуг выбралась из саней, неуклюже упираясь ногами в сапожках на высоких каблуках о снег. Ей было страшно, она почему-то не смела поднять глаза на владыку, сама не зная того. Горечь подступила к самому горлу, сдавив дыхание, и если бы ни слуги, то принцесса упала бы в обморок прямо под ноги будущим подданным.
Стоящий за спиной молодой диакон Никита Попович наклонился к уху митрополита и прошептал:
– Девица-то слабовата здоровьем – вместо румянца бледность одна. Как бы беды для нас от нее не было.
– О сим никто, кроме князя, знать не должен: его воля, какую из девиц под венец вести, об остальном не нам печалиться.
– А коли латынщиков введет к нам?
– Об этом не волнуйся. Государь не допустит поругательства над верой нашей.
О том и закончили разговор, но принцесса не слышала сих речей.
Принцесса стояла, опустив глаза – боялась взглянуть по сторонам. Вокруг все разом встрепенулись, встали в ряд и низко склонились в поклоне. Софья почему-то сразу догадалась, что на широкое крыльцо, осматривая подворье, вышел князь и от этой мысли у девушке подкосились ноги. Однако любопытство взяло вверх над первым страхом и она подняла очи, возложив десницу на грудь там, где билось сердце, и какого же было ее удивление: вместо неотесанного дикаря в звериных шкурах перед ней предстал чернобровый статный мужчина, еще молодой, пригожий лицом и высокого роста, облаченный в длиннополый златотканый кафтан, на плечах сияли изумрудами и яхонтами бармы, а на голове сияла ярче солнца шапка Мономаха – работа дивной красоты! По всему телу принцессы пробежал электрический ток, в душе ее родилось иное, новое чувство, которое можно назвать симпатией. Она уже корила себя за гнусные мысли о князе, смеясь на саму себя; представляла Москву огромным белокаменным городом, а оказалась в деревне с домами из грубых, необтесанных бревен; представляла московского князя видом первобытного вождя, а узрела красивого господина в убранстве роскошнее, нежели наряды европейских монархов. Как это бывает всегда: мы думаем одно, а оказывается совсем иное.
Все еще очарованная красотой великого князя, Софья присела в реверансе, даже не заметив за спиной Ивана Васильевича престарелую женщину и подростка лет четырнадцати, одетых также роскошно, как и сам государь. Иван Васильевич измерил принцессу высокомерным взглядом, спросил лишь:
– Православная?
– Да, господин, – промолвила девушка и вытащила из-под одежды серебряный тельник, что надел на нее когда-то отец: сие распятие сопровождало ее всю жизнь и было для нее родительским благословением.
– Чего же лба не перекрестишь, православная? – задал иной вопрос князь и мельком взглянул на кардинала Антонио, который весь так и покрылся румянцем.
Софья сурово сжала губы – ей легче было бы пережить плевок в лицо, чем ощущать такое недоверие, однако она была женщиной и потому не смела противиться судьбе. Быстро сотворила справа налево крестное знамя и вновь взглянула Ивану Васильевичу прямо в глаза, взгляда не оторвала. Князя позабавил ее гнев и невольно повлек к принцессе, чего он никогда не ощущал с иными девицами – скромными и робкими. Сын князя, Иван Младой, лишь только взглянул на будущую мачеху и, закусив нижнюю губу, насупился: не понравилась она ему, почувствовал мальчик незыблемую ревность, ибо боялся за свое будущее, если вдруг гречанка подарит отцу сына.