Зиночка. Часть 1. Зинка умеет любить и побеждать - стр. 16
Не понимаю, что повлияло на меня: тихое ли обаяние Зины, игра актеров, музыка ли, но постепенно фильм меня захватил. Особенно нравилась девушка Летиция. Наверное, такой же была и Зина, когда впервые смотрела его в юности. А музыка продолжала завораживать. Она сжимала мою руку, а сама неотрывно смотрела на экран. При мерцающем свете в зале я заметил маленькие морщинки, расходящиеся, словно отблески радости от её губ. Всё гармонично слилось – очаровательная музыка, очаровательный ротик и очаровательные морщинки. Тонкие паутинки, не старящие её лицо, а украшающие. Я любил Летицию, любил Зину и был благодарен ей за то, что она «вытащила» меня в кино.
Когда показывали кадры, как мертвая Летиция в скафандре медленно опускается на дно, и видно её такое живое лицо с закрытыми векам, по лицу Зины покатились крупные слезы. Она начала нервно дергать носиком. Я достал платок и молча подал ей.
– Спасибо,– шепнула она и стала вытирать слезинки, которые все текли и текли по щекам и подбородку. А я держал её руку в своей, и нежно сжимал теплую и слегка влажную ладошку. В груди у меня защемило от чувства нежности к ней, такой милой, доверчивой, отзывчивой, душевной женщине.
– Я боюсь смерти,– с грустью произнесла она, когда сеанс закончился и в зале зажегся свет,– мне жить-то осталось лет десять, от силы пятнадцать. Полагаю, что после той сцены она уже не следила за сюжетом, а думала только об этом.
– Знаешь, у Арсения Тарковского есть стихотворение, называется «Малютка-жизнь». Первая строчка проста, как сама жизнь:
Я жизнь люблю, и умереть боюсь,
– закрыв глаза, медленно, с выражением начала она читать.
Взглянули бы, как я под током бьюсь
И гнусь, как язь в руках у рыболова,
Когда я перевоплощаюсь в слово.
Но я не рыба и не рыболов.
И я из обитателей углов,
Похожий на Раскольникова с виду.
Как скрипку я держу свою обиду.
Терзай меня – не изменюсь в лице.
Жизнь хороша, особенно в конце,
Хоть под дождем и без гроша в кармане,
Хоть в Судный день – с иголкою в гортани.
А! Этот сон! Малютка-жизнь, дыши,
Возьми мои последние гроши,
Не отпускай меня вниз головою
В пространство мировое, шаровое!
Мы сидели в опустевшем зале. Тактичные билетерши не торопили нас, а занимались уборкой пустых ведер из-под попкорна и конфетных оберток.
– Как это страшно уже сейчас представить, как тебя опускают вниз головою, в пространство мировое, шаровое. И как это точно сказано, что человек цепляется за жизнь, готов все отдать, чтобы её продлить хоть и с иголкою в гортани.
Она встала и пошла к выходу, я молча шел следом, любуясь её фигурой и придумывая, что бы такое сказать ей, чтобы отвлечь от этих мрачных мыслей и успокоить.
На улице шел дождь, капли громко стучали по железу крыши, вода гудела в трубах и, вырываясь пенным потоком, с весенним журчанием, устремлялась в люки. Мы укрылись под аркой, чтобы переждать дождь и стояли, взявшись за руки. Я притянул её голову к своей груди и начал читать другое стихотворение Тарковского:
На длинных нерусских ногах
Стоит, улыбаясь некстати,
А шерсть у него на боках
Как вата в столетнем халате.
Я извлекал давно прочитанные и, казалось, окончательно похороненные в колодце памяти строки. Они тянулись из его глубин и складывались в ритмичные строфы. Зина подняла голову, заглянула в мои глаза и улыбнулась. Я понял, что попал в её настрой, и продолжал тянуть из памяти строки: