Зинаида. Роман - стр. 39
– Как провинился, лейтенант? – спросил Григорий Константинович.
– Пушки на себе унести не могли, зато людей вывел всех с батареи. Живыми. Все вышли. Наводчиков ни одного не потерял! – Иван торопился изложить суть, чтобы успеть, пока не расстреляли.
– Сколько лет тебе?
– Шес… – «шестнадцать», хотел сказать Иван, но вовремя остановился: вряд ли проймёшь кого в военное время, находясь в его положении, сразу передумал и соврал: – Восемнадцать, товарищ главнокомандующий!
– Значит, после офицерских курсов? – подметил Жуков. – Как окончил?
– С отличием, товарищ командующий. Каждого наводчика лично обучил, воробья на лету собьют! – Тут уже прихвастнул, потому что в душе всё равно оставался ребёнком.
– Давай! Покажи! – командующий фронтом подвёл его к придорожной пушке и ткнул пальцем в подбитый немецкий танк метров за двести. – Сможешь?
– С завязанными глазами, товарищ Жуков!
– Как узнал? – удивился Жуков.
– У меня пятёрки по всем предметам были! – тут уж Иван утерпеть не мог.
Боец из его батареи быстро подбежал и завязал Ивану глаза чёрной тряпичной лентой. Иван несколько долго наводил ствол пушки в сторону немецкого танка, так что даже командующий стал за него волноваться и переживать.
– Может, снять повязку? – настойчиво спрашивал Жуков.
– Лучше расстреляйте, товарищ командующий! – бравировал Иван.
Он произвёл выстрел и уложил снаряд тютелька в тютельку по центру неподвижного фашистского танка. Жуков похлопал по плечу Ивана и сказал:
– Теперь точно знаю, фашисты не пройдут! – Повернулся ко всем остальным и в форме приказа отрубил: – Расстрел отменяю! Берегите людей как зеницу ока! Люди нам сейчас важнее! А пушки наделаем! Батарею укомплектовать! А мальчишку… – Потом поправился: – А лейтенанта, который говорит, как Левитан, принять в партию!
…В Бога Иван не верил, и дома у него сейчас, это в Бакурах, лежала большая толстая книга в хорошем плотном переплёте с затёртой зелёной обложкой – «История Коммунистической партии Советского Союза». Вся книга пестрила пометками на полях, подчёркнутыми строчками. Иван изучил её от корки до корки, с собственными рассуждениями. Эта книга давно уже внушала ему стойкий и ни с чем несравнимый атеизм. Но он не мог скрыть того, что кулугуры ему всё равно чем-то нравились. Дворы у них были всегда чистыми. Скотина ухоженная. Работали они от зари и до зари. Дома у них были большими и добротными. Но что Ивана больше всего удивляло, и он не мог этого понять, как они не пили спиртного и даже не курили. За это он их не мог полюбить до конца, но это было у них с детства, с самого рождения и до самой смерти. Рождались дети, и они праздновали это событие без водки. Умирали родственники, и они плакали и горевали, но водку не пили. Вот тут Иван терял нить своей ненависти. Он не мог не уважать приверженности к своему устоявшемуся, непоколебимому быту и сохранять всю жизнь, как клятву, которую и сам Иван давал на фронте, принимая присягу и вступая в ряды партии. А они, кулугуры, как клятву, несли всю жизнь трезвый образ жизни, что никак не укладывалось в голове Ивана как человека русского, каким он себя считал. Но чтобы не выпить всю жизнь ни капли спиртного, этого он не мог понять и считал, что это не может уложиться в голове любого такого же, как и он, человека. Хотя кулугуры тоже были русскими, но в их речи никогда не было русского мата – тут уже Иван отказывался что-либо понимать вообще.