Зимняя вишня - стр. 20

И снова со мной мой сынуля, мой бурундучок, мой солдатик при сабле и доспехах. Мы помирились на всю жизнь. Нам хорошо и весело вдвоем, и солнышко светит, и за окнами плывут осенние поля. Мы едем на электричке в Приозерск к моим родителям, к его бабушке с дедушкой.

Дом на улице Дачной, номер 20, старый наш дом с палисадником, из которого я отчалила в самостоятельную жизнь вот уже двенадцать лет назад. Соседские старушки на лавочке со мной чинно поздоровались. Просовываю руку к щеколде, отпираю калитку, поднимаюсь на крыльцо.

Встречает нас отец, загорелый, моложавый, несмотря на свои шестьдесят пять, старая рубашка хаки без погон вся забрызгана белой краской.

– Это кто к нам явился? Что за солдат, какого полка?

– Здлавствуй, деда!

– Не по форме. Как я учил?

– Здлавию жела… вию!

Антошка взлетает на его сильные руки, отец целуется со мной.

– Витька приехал, мы ремонт затеяли.

Витька, брат, стоит в такой же, как у отца, рубашке, весь заляпанный, с кистью под потолком:

– Привет, чувырла.

– Привет, амбал.

– Детей нарожали, а ума не прибавили, – с укором констатирует отец. – А Витька у нас со вчерашнего дня – капитан!

– Капитану, – достаю я из сумки бутылку.

– Опять навезла? – отец сердится, но, тем не менее, заглядывает с любопытством в сумку, из которой я достаю гостинцы. – Ну даешь: огурцы! Мать их целую кадушку уже насолила. О, селедочка.

– А где мама?

Лицо отца мрачнеет, он ссаживает Антошку на пол.

– В церковь отправилась. Совсем твоя мать с ума спятила. За двадцать километров в автобусе ездит, это надо придумать…

– Деда, а что такое целковь?

– …а мне как прикажешь к этой блажи относиться? Офицеру!

– Ты же в отставке, – отвечаю я примирительно.

– Из партии меня никто не отставлял. И сын у нас не в отставке!

– Да ладно тебе, отец. – Витька спустился, стоит у порога, вытирает руки, вид озабоченный. – Так что… я за Нинкой сбегаю?

Ох разгулялась я, живу от стола к столу. Пришла от соседей Нинка, жена Виктора, грудастая, щекастая, всего много, улыбка – за уши завязывай, разделали мы мою городскую закуску на кухне, вдарили по стопарю, пока матери нет, и пошел у нас задушевный разговор.

– Во что верит? – горячится отец, с первой же рюмки раскрасневшийся. – Что она об этом знает? Где этому ее Богу есть доказательства?

– Вообще, вера доказательств не требует, – замечает Витька.

– Ты, оппортунист, молчи. Грехи решила на старости лет замаливать!

Тут Нинка возмущается, горячо и шумно:

– Ну, это вы глупости говорите, Николай Митрофанович. Какие грехи? Когда нам, работящим женщинам, грешить? Господи, и рада бы согрешить, да некогда! – И на всякий случай толкает Витьку в бок: шутка.

– Ты своих троих родила и сиди, не о тебе речь. А вот ты, – это уже мне, – допрыгалась в своем Ленинграде.

– Здрасьте.

– Вот тебе и до свиданья.

– До чего это я допрыгалась?

– А подумай. Как живешь?

– Да ладно тебе, отец… – Виктор тянется к бутылке.

– Нет, Витька, подожди, как я живу?

– Филиппу зачем дала уйти?

– Отец, да ладно, сколько можно об этом… – Что же мне, за хвост его было держать?

– Действительно! – возмущенно вздыхает Нинка.

– Женщина захочет – за что хочешь удержит.

– Ну вы даете, Николай Митрофанович!

– Отец, ты того… Больше майору не давать.

– Жила бы как все люди, полной семьею.

– Значит, важнее, по-твоему, казаться, чем быть?