Зимняя дорога. Генерал А. Н. Пепеляев и анархист И. Я. Строд в Якутии. 1922–1923 - стр. 42
Вести протокол поручили Соболеву. Тот, видимо, ролью секретаря был недоволен и отнесся к делу формально: выступления участников совещания фиксировал вкратце, вдобавок позволял себе иронические ремарки прямо в тексте.
Сам Пепеляев позднее писал: “Я поставил вопросы: нужна ли наша помощь? Не будет ли это напрасной жертвой? Ответили: народ ждал”.
Ответы не ограничились этой взывающей к его совести фразой. Галибаров, например, сообщил, что “население ушло в лес, побросало хозяйство”, и “только 10–15 процентов против нас, остальные ждут ваше превосходительство”.
Его поддержал Коробейников: “Когда я отступал, все спрашивали, вернусь ли, будут ли ружья. Якуты отдавали последнее… Общественные деятели из населения заявляли, что в случае нашего возвращения по-прежнему встретят с энтузиазмом”.
Прочие говорили то же самое. Пепеляев довольно легко дал убедить себя, что “еще много партизанских отрядов находится в тайге, и стоит двинуться дружине вперед, как она будет усиливаться новыми добровольцами”.
Когда он согласился начать поход, Борисов не мог сдержать эмоций: “Как мы были печальны вчера! А благодаря вашему приезду я никогда не был такой радостный!”
Галибаров, не смущавшийся ни патетикой, ни лестью, воскликнул: “Мы воскресли! Кричим «ура»! Я готов работать, как прежде… Отдам всё на борьбу с большевиками!”
В ответ Пепеляев изложил свою программу: “Мы пришли не навязывать свою волю, свою власть, и не будем насаждать ни монархии, ни республики. Поможет Бог, отстоим область, тогда само население скажет, чего оно хочет… Для меня важно, чтобы инициатива движения была взята местными людьми. Я бы желал сосредоточить в своих руках только распоряжение военными силами”.
Соболева дополняет Василий Никифоров-Кюлюмнюр, якутский журналист и ученый, автор первой национальной пьесы “Разбойник Манчары” – о легендарном таежном Робин Гуде середины XIX столетия. На совещании он не присутствовал, но знал подробности от кого-то из участников.
По его словам, Пепеляев обещал “повести борьбу не так, как Коробейников, который не с коммунистами воевал, а воевал с якутским народом, производил расстрелы безоружных людей, сжигал дома, а встречи с вооруженными силами избегал”.
О том, что приказы о расстрелах отдавал и сам Коробейников, Пепеляеву утром сообщил священник-якут из повстанческой армии. Это настроило его против корнета. Он еще не знал, что были случаи, когда и якуты убивали своих русских командиров. Поражение выявило скрытый прежде национальный антагонизм.
Под конец совещания опять выступил Коробейников. По словам Никифорова-Кюлюмнюра, Коробейников “лепетал, что он все-таки воевал, делал большое и нужное для населения дело, давал какие-то сбивчивые объяснения”, а когда Пепеляев велел ему говорить яснее, растерялся и сказал, что поскольку Якутское народное управление передало ему “полноту военной и гражданской власти”, он теперь военную власть передает Пепеляеву, а гражданскую – Куликовскому, и “сделал руками жест в их сторону”. Тот и другой ответили “поклонами с иронической улыбкой”.
Соболев не без ехидства это подтверждает: “С полнотой власти Коробейников расстался с помпой и театральными жестами”.
Объясняя, почему он отправился в Якутию, Пепеляев писал в своей исповеди, единственными читателями которой стали сотрудники ГПУ и следователи военного трибунала: “Не жажда власти и богатства влекла меня. Я знал, какие трудности, гибель, может быть, нас ждут, но мы идем к народу, и не мы начинаем войну, она уже идет со страшной жестокостью. Неужели отказать в помощи лишь потому, что нас мало? Сказать: мы вели борьбу, вы нас не поддержали, так пусть вас бьют, мы будем смотреть, сидя за границей? Так я поступить не мог”.