Зимнее серебро - стр. 26
– Ну что ж, моя дочь и впрямь мастерица обращать серебро в золото, – произнес он сокрушенно. И погладил меня по голове, точно жалел меня, вместо того чтобы мною гордиться.
К моим глазам подступили злые горючие слезы, но я стиснула зубы, сгребла золото в кошель и вручила матери горшочек засахаренных вишен. Это лакомство я купила для нее. После обеда мать заварила крепкий чай и выложила вишни на стеклянную тарелку крошечной серебряной ложечкой – остатки чайного прибора из ее приданого. Большая часть этого прибора давным-давно, когда мы голодали, ушла на рынке в чьи-то чужие руки. Мы опускали сахарные ягоды в чай, выпивали сладкий горячий напиток и съедали все до одной чуть согретые вишенки, деликатно снимая ложкой косточки с губ.
Ванда убрала со стола, повязала свой платок и приготовилась уже идти домой, но тут внезапно потемнело. В окнах густо повалил снег, и когда мы открыли дверь, то даже не сумели разглядеть соседний дом – настолько сильный был снегопад. А вот Зимоярова дорога в другой стороне еще просматривалась и поблескивала. И мне даже на миг почудилось, будто среди деревьев на дороге кто-то двигается.
– Куда ты пойдешь в такое ненастье? – сказала мать Ванде. – Подожди, пока развиднеется.
Но вьюга не утихала допоздна. Она даже ничуть не ослабела. Вечером отец с Вандой вышли на двор разгрести снег вокруг курятника и почистить крышу, чтобы куры не задохнулись. Мы и сами-то были как те куры – сгрудились испуганно в доме. Куда-то подевался запах стряпни – а ведь жаркое все еще грелось на огне, да и мать сунула в золу несколько картофелин, чтобы испечь к ужину. Воздух почему-то сделался стылый, едкий, от него ощутимо покалывало в ноздрях, и не было в нем ни тепла, ни жизни, ни даже запаха земли и палой листвы. Я попыталась было сесть за свои книги, а потом пошить – но куда там: стояла такая темень, что даже свеча светила не дальше стола.
– Что это мы сидим такие унылые? – произнес наконец отец. Мы и правда сидели всем скопом, набычившись под меховыми плащами, шалями и одеялами. – Давайте-ка лучше споем.
Ванда слушала наше пение, и, когда мы сделали паузу, чтобы перевести дух, она вдруг спросила:
– Это что, волшебство?
Отец перестал петь, а мать ответила твердым тоном:
– Ну конечно же, нет, Ванда. Это гимн Богу.
– А-а, – протянула она и умолкла. Но мы тоже молчали, и тогда она спросила еще: – Значит, это их отпугивает?
Чуть помедлив, отец негромко проговорил:
– Я не знаю, Ванда. Господь не спасает нас от страданий в земной жизни. Зимояры подобны горю и недугам – они чинят беды и праведным, и грешным.
И он по памяти рассказал нам историю Иова. История эта вообще-то мало утешает – если, конечно, вам ее конец не кажется счастливым. Мне, например, не кажется. Но в тот вечер отец так и не добрался до конца. Он как раз дошел до того места, где Иов горюет об утраченной семье и стенает по поводу немилости Божьей, – и тут раздался сокрушительный удар в дверь. Словно в нее со всей мочи ткнули концом тяжелого посоха. Мы все подскочили, отец прервал рассказ. Мы сидели молча и смотрели на дверь. Наконец отец сказал:
– Напрасно Сергей затеял приходить в такую погоду.
Он поднялся и двинулся к двери. Я хотела закричать, остановить его. Ванда, съежившись под своими одеялами, опасливо таращилась ему вслед. Она не верила, что это ее брат стоит на пороге. Да и отец-то в это не верил. По пути к двери он прихватил кочергу. Отец встал на пороге и резко толкнул дверь левой рукой, держа кочергу на изготовку.