Зима тревоги нашей. Путешествие с Чарли в поисках Америки (сборник) - стр. 50

– Не хочу повторяться и утомлять тебя, зато в моем сердце имя твое звенит, как колокольчик. Верю ли я? Что за вопрос! Нужно ли мне придирчиво изучать каждую блистательную фразу из Никейского символа веры, заряженного ими под завязку? Нет. В этом нет необходимости. Он неделим! Иссохни моя душа и тело без веры, как фасоль без влаги, то слова «Господь – Пастырь мой, я ни в чем не буду нуждаться. Он покоит меня на злачных пажитях» не заставили бы мое нутро сжиматься, в груди бы не трепетало, в голове не вспыхнуло бы пламя!

– Ничего не понимаю.

– Умница! Я тоже… Скажем так: когда я был ребенком, мягким и гибким, меня поместили в небольшой епископский ящик в форме креста, и вот его-то форму я и принял. Потом вылупился из него, как птенец из скорлупы, и разве удивительно, что форму креста я сохранил? Разве ты не замечала, что цыплята смахивают на яйца?

– Ты говоришь ужасные вещи даже детям!

– А они – мне. Вчера вечером Эллен спросила: «Папочка, когда мы разбогатеем?» Тем не менее я не ответил так, как следовало бы: «Мы разбогатеем скоро, но ты не справишься с богатством, так же как не справилась с бедностью». И это правда. В бедности она завистлива. В богатстве станет спесива. Деньги болезнь не излечат, изменятся лишь симптомы.

– Как ты можешь говорить такое про собственных детей? Что же ты скажешь обо мне?

– Скажу, что ты подарок судьбы, сокровище, свет моей туманной жизни.

– Ты как пьяный.

– Ну да.

– А вот и нет! Я почуяла бы запах.

– Ты и почуяла, милая.

– Что на тебя нашло?

– А! Сама знаешь. Перемены – чудовищные, как девятибалльный шторм. До тебя докатываются лишь самые удаленные от эпицентра волны.

– Итан, ты меня пугаешь. Правда! Ты стал буен.

– Помнишь мои регалии?

– Медали за военные заслуги?

– Я получил их за буйство – или за буянство. Ни один человек на земле не был менее склонен к убийству, чем я. И тогда они сделали еще один ящик и втиснули меня в него. Время требовало, чтобы я убивал людей, и я убивал.

– Время было военное, ты делал это ради своей страны.

– Время всегда то одно, то другое. До сих пор мне удавалось избегать своего времени. Я был чертовски хорошим солдатом, моя кастрюлька, – смышленым, проворным, безжалостным, – эффективной боевой единицей. Не исключено, что я смогу стать не менее эффективной единицей и в нашем времени.

– Ты пытаешься мне что-то сказать.

– Увы, да. По мне, так это звучит словно оправдание. Надеюсь, мне кажется.

– Займусь-ка я обедом.

– После нещадного завтрака мне до сих пор есть не хочется.

– Ладно, сам найдешь, что поклевать. Ты видел шляпку миссис Бейкер? Наверное, из Нью-Йорка.

– Что она сделала с волосами?

– Тоже заметил? По цвету почти клубника.

– «Свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израэля»[16].

– Почему Марджи вздумалось поехать в Монток в такое неподходящее время года?

– Ей нравится раннее утро у моря.

– Не любит она вставать рано. Я над ней постоянно подшучиваю. И разве не странно, что Марулло принес конфетные яички?

– Думаешь, эти события как-то связаны? Марджи встает рано, а Марулло приносит яички.

– Хватит шутить!

– Я не шучу. В кои-то веки я серьезен. Если открою тебе тайну, никому не расскажешь?

– Ты меня разыгрываешь!

– Нет.

– Тогда обещаю.

– Думаю, Марулло собрался съездить в Италию.

– Откуда ты знаешь? Он тебе сказал?