Зима отчаяния - стр. 12
– Я сразу его увидел, – Сабуров выпрямился, – хотя сначала не понял, кто там копошится. Я думал, – парень тяжело вздохнул, – бродяга какой- нибудь. За ветром я разобрал стоны и побежал в сад, – он указал себе за спину, – я свистел, а тот словно взвился на месте, – городовой побледнел, – ровно он призрак и припустил через мостк рынку. Я за ним бросился, однако он завернул за угол и был таков…
Путилин повесил фонарь на крюк.
– Призрак разгуливал с ножом, – заметил начальник, – надо сказать, самым обыкновенным, – дешевый мясницкий нож оказался отлично заточенным.
– Такие продаются в любой лавке, – хмыкнул Сабуров, – он завтра купит новый, – Путилин помолчал:
– Его высокопревосходительство обер- полицмейстер намекнул, что мы затянули расследование. Посуди сам, Максим Михайлович, Катасонова убили неделю назад, а у нас третья жертва…
Сабуров обратился к городовому: «Как он выглядел?». Парень обреченно ответил:
– Как призрак, ваше благородие. Ростом с вас, а то и поболе. Вроде на нем была черная пелерина и шляпа. Он по воздуху плыл, – городовой опять перекрестился, – ровно демон…
Демон или призрак пропал в нищенских закоулкахмежду Никольским рынком и Литовским замком.
– Следы он тоже оставил, – сообщил Путилин, – он опять явился в штиблетах. И не жаль ему в хорошей обувишлепать по такой грязи, – Сабуров рассматривал красавицу колокольню.
– Здесь тридцать пять саженей высоты, – сказал следователь, – удивительно, что отец игумен выжил,– Путилин отозвался:
– Он весь изломан, Максим Михайлович. Посмотрим, очнется ли он,– Сабуров появлялся в церкви только на венчаниях, крестинах и похоронах у сослуживцев, однако он слышал имя блестящего проповедника, ставшего церковным академиком в неслыханном возрасте тридцати лет.
– Он знает восемь или десять языков, – вспомнил Сабуров, – он мой ровесник, – отец Евгений Добровольский преподавал в Александро- Невской лавре. Отца игумена недавно наградили золотым наперсным крестом.
– А сейчас он падает с колокольни, – Сабуров насторожился, – я где- то читал о такой смерти, – словно услышав его, Путилин невесело сказал:
– Ахозия же упал чрез решетку с горницы своей, что в Самарии, и занемог, – Сабуров подался вперед: «Занемог, Иван Дмитриевич, но не умер». Начальник усмехнулся:
– Двойка тебе по Закону Божьему, Сабуров. Так говорит Господь: за то, что ты посылал послов вопрошать Вельзевула, божество Аккаронское, как будто в Израиле нет Бога, чтобы вопрошать о слове Его, с постели, на которую ты лег, не сойдешь с нее, но умрешь, – он выплюнул окурок сигары.
– Наш призрак все рассчитал, – подытожил Путилин, – нож он подкинул, чтобы сбить нас с толку. Это только первый акт, – Путилин застегнул пальто, – поехали запечатывать лечебницу, Максим Михайлович.
Без пяти минут полдень Максим Михайлович протянул в обрамленное дубом окошечко с эмалевой табличкой «Касса» пятиугольник зеленого картона. Прошлым годом следователь озаботился постоянным билетом в музейные галереи. Сабуров не признавался коллегам в пристрастии к искусству. Правда, Иван Дмитриевич Путилин, любитель оперы, знал о его увлечении.
Тщательно подобранная семейная коллекция Сабуровых ушла с молотка еще при жизни покойного отца следователя. Михаилу Максимовичу требовалось выплачивать карточные долги. Отец расстался даже с портретом матери Сабурова, написанным в первый год после свадьбы. Максим Михайлович тогда не допускался к денежным делам, однако он предполагал, что за холст работы покойного сэра Томаса Лоуренса отец получил немалые деньги.