Зигзаги судьбы - стр. 8

Несмотря на радость от рождения ребенка, в роддоме мне было очень тоскливо и одиноко. Ко всем женщинам приходили и стояли под окнами радостные родственники и счастливые папы, которым мамы гордо показывали в окно своих младенцев. Им приносили цветы, фрукты, конфеты и прочие вкусности. Ко мне мало кто приходил. Родители были в отъезде. Один раз пришла сестра, принесла цветы и немного еды. Я лежала в палате и в промежутках между кормлениями думала горькую думу: двое маленьких детей, мужа нет, неоконченный институт, жить негде (Володя отказался выезжать из принадлежавшей мне квартиры, так как был там прописан). Будущее казалось беспросветным и было окрашено в серые цвета.

Через несколько дней подружка забрала меня из роддома. Я должна была немного прийти в себя и потом уехать в нашу деревню в Белоруссии.

В это время объявился Володя, узнав, что я родила. Он стал меня терроризировать и испробовал все методы, пытаясь меня вернуть: приносил цветы, давал всякие обещания, умолял, писал стихи, потом стал приходить пьяный и угрожать, что перестреляет всех моих настоящих и будущих любовников, и, вообще, не даст мне спокойной жизни. Я перестала открывать дверь и отвечать на звонки. У меня начались страхи и панические атаки, нарушился сон. Через две недели я уехала в деревню. Этот отъезд был для меня спасением.

В деревне было хорошо, это была моя привычная стихия. Там были все: сестра с ее маленьким сыном, мама с Алешей и их сыном Алешкой, и Егорка. Машенька оказалась на редкость спокойным ребенком. Она подолгу спала на улице в коляске, а когда просыпалась, то могла два-три часа тихо лежать и разглядывать свои ножки и ручки. Очень помогала кошка Мурка, принадлежавшая соседской бабушке. Этой кошке было семнадцать лет. На ее веку родилось и выросло несколько детишек – внуков бабушки, и кошка всегда их «нянчила». Она повадилась приходить к нам в дом и, увидев распеленутую Машу, ложилась рядом с ней так, чтобы та могла чувствовать ее шерсть и тепло, и начинала мурлыкать. Маша замирала и тихо лежала с кошкой, или начинала радостно брыкать ее ногами и руками, и Мурка это терпеливо выносила.

Вообще, эта кошка оказалась какой-то уникальной. Рано утром она приходила под окно, возле которого я спала, подпрыгивала вверх и стучала лапами в стекло, чтобы я открыла ей дверь. Иногда она приносила мышей или наполовину съеденных крыс и клала свои дары возле моей подушки. Однажды эта кошка, идя по комнате, упала в открытый подпол, и только тогда мы поняли, что она совсем слепая. Никакое другое ее поведение это не обнаруживало.

Другой Машиной нянькой был соседский дурачок Вася – старший из сыновей, лет двадцати семи, который любил приходить к нам в гости. Он радовался любому угощению и был совершенно безобидный – всегда улыбался, радостно на все мычал и все время стоя раскачивался. Завидев Машу в коляске, он с готовностью принимался ее качать, пока она не засыпала. Он относился к этому делу очень ответственно, не спускал с нее глаз и веточкой отгонял комаров и мух. Я знала, что Маша под присмотром, и могла спокойно возиться в огороде или по хозяйству. Когда Маша просыпалась, Вася приходил и отдельными словами и жестами давал мне понять, что «девка проснулась».

Егор очень заботливо относился к Маше. Когда она начала ползать и все время норовила свалиться с дивана, я могла оставить ее на попечение Егора. Он одной рукой возил по дивану свои машинки, а другой рукой автоматически блокировал край дивана, к которому подползала Маша. Или учил сползать самостоятельно – разворачивал ее ногами к краю и говорил: «Сначала ножки спусти, вот так, а потом сползай». Когда она тараном вползала в его постройки из кубиков, он не сердился и говорил: «Машенька, ну, посмотри, что ты наделала, все сломала. Мне теперь надо заново строить». Егорке тогда было четыре года. И потом, позже, он всегда за ней присматривал, если мне надо было отойти, и я была спокойна, что у них все будет нормально.