Жюстина, или Несчастья добродетели. Преступления любви, или Безумства страстей - стр. 41
Брессак соединял в себе с обаянием молодости самую соблазнительную внешность. Если в его фигуре и в манере держаться и было что-то неприятное, так это некоторая расслабленность и та изнеженность, свойственная, как правило, женщинам. Ссудив его внешними чертами, присущими слабому полу, природа позаботилась и о том, чтобы привить ему и соответствующие вкусы. Но какая, однако, варварская душа скрывалась под этим женственным обликом! В ней можно было встретить все пороки, свойственные самым отъявленным злодеям: злобность, мстительность, жестокость, безверие, распутство, полное пренебрежение всеми человеческими обязанностями. Существом самым ненавистным на свете была для этого страшного человека его собственная мать. Госпожа де Брессак делала все, чтобы вернуть своего сына на стезю добродетели, но применяла слишком суровые методы, и в результате молодой человек, взбешенный этой суровостью, предавался своим порокам с еще большим пылом, а бедная дама получала на свой счет еще большую порцию ненависти.
– Не думайте, пожалуйста, – однажды сказал Брессак Жюс-тине, – что моя мать по своей воле занималась так ревностно вашими делами. Поверьте, что, если бы я ей не надоедал поминутно, она едва бы вспомнила о том, что вам наобещала. Вы благодарите ее за каждый шаг, а ведь это все – только моя работа. Да, Жюстина, это я должен получать от вас ту признательность, которую вы высказываете моей матери.
Конечно, я для вас малоинтересен. Вы, юная, красивая женщина, знаете, что мне не нужны ваши прелести. Нет, мое дитя, нет, дело в другом: испытывая глубокое отвращение ко всему, что делает женщину женщиной, я жду от вас услуг совсем иного рода, и когда вы убедитесь во всем том, что я сделал ради вашего успокоения, я надеюсь найти в вашей душе тот отклик, на который я вправе рассчитывать. Подобные, повторяющиеся нередко, разговоры были Жюстине не совсем ясны, и она толком не знала, что отвечать. Но все же отвечала, и, может быть, с излишней легкостью. Стоит ли в этом признаваться? Увы, скрывать ошибки Жюстины – значит обманывать доверие читателя и забывать об интересе, который до сих пор вызывали в нем именно эти ее ошибки и неудачи.
Как бы недостойно ни вел себя с нею Брессак в первый день их знакомства, она оказалась не в силах противиться захватившему ее нежному чувству к молодому человеку. Росту этого чувства способствовала и благодарность, испытываемая Жюстиной к нему, и возможность ежедневно любоваться дорогим существом. Словом, Жюстина полюбила этого отъявленного злодея с тем же пылом, с каким она поклонялась своему Богу, своей религии – добродетели. Сотни раз размышляла она о жестокосердии этого человека, о его отвращении к женщинам, о его развращенности, об их столь разительно отличавшихся взглядах на мораль – и все напрасно: ничто не могло погасить разгорающееся пламя. Потребуй Брессак у Жюстины ее жизнь, она отдала бы ее, сожалея лишь о том, что не располагает ничем большим, что можно было бы отдать единственной радости своего сердца. Такова любовь! Вот почему греки изображали ее с повязкой на глазах.
Но о своей страсти Жюстина молчала, а неблагодарный Брессак был далек от того, чтобы задумываться, почему при встрече с ним глаза Жюстины наполнялись слезами. А, право, нетрудно было догадаться об этом по той стремительности, с какой она бросалась выполнять его желания. Правда, эту стремительность можно было объяснить себе и желанием скрыть, насколько позволяло Жюстине ее воспитание, грехи Брессака от неусыпного взора его матери. Но как бы то ни было, своим поведением, столь естественным для обольщенного сердца, Жюстина заслужила полное доверие Брессака, а все, что исходило от ее дорогого возлюбленного, приобретало в глазах Жюстины такую цену, что, воображая себя порою добившейся его любви, она была готова простить ему и его разврат, и его озлобленность, и даже самое страшное – все его замыслы против матери.