Журнал «Парус» №91, 2025 г. - стр. 4
Получается, сверло я напрасно источил
о египетский гранит, о ливанский баобаб?..
Под ногою – лишь песок. Под ногою – только ил.
И огонь ушел в золу. Я ослаб. И ты ослаб.
Выпьем черного вина (лет 400 ему).
Привкус опиума там и цикуты, Алексей.
«Не боись!.. – прораб сказал. – Обоих я вас возьму
вспомнить молодость, когда буду строить Колизей».
На мотив Джузеппе Арчимбольдо
Время помыть калоши, вытряхнуть у камина
трубку, припомнить лето, где ты бродил без кепки.
Банка стоит на полке. Плавает в ней малина.
Память летит на свечку. Бабочка. Лапки цепки.
Девы?.. Конечно, снятся. (Чаще – без пеньюара.)
Муза?.. Конечно, пишет – письма, рецепты смузи
(зелье такое). Впрочем, старость – не божья кара,
просто то кости ломит, то завывает в пузе.
У Арчимбольдо – проще: вон как кора корява,
волосы дыбом встали в виде ветвей лохматых.
Это – зима. И мухи слева летят направо,
чтобы заснуть в полете. Небо – и то в заплатах.
Старость. Предел чего-то. Семечка и ребенка,
что торопился небо, солнце увидеть, маму…
Время помыть калоши и отложить в сторонку.
Время заклеить скотчем в доме вторую раму.
Муза, усни на грелке (вон как озябли ножки)!..
Незачем нам по тучам бегать украдкой к Богу.
Память. Сидит на стуле в виде усатой кошки.
Хочешь – лизни, родная, капельку, что ли, грогу.
* * *
И.К.
В чай насыплю ежевики из твоих Ессентуков.
Томик Лермонтова будет вслед Печорину смотреть.
Это все – литература. Разговоры мотыльков.
За окном – зима. От печки как бы нам не угореть —
мне и письмам о Кавказе, где цветы уже цветут
(или это – сон, родная?), где гуляю в мыслях я.
Молодой. Поэт к тому же (без пятнадцати минут).
Или это ежевика одурманила твоя?..
Спи, мой ангел!.. Дочитаю предпоследнюю главу.
Там закладкою лежало от тебя твое письмо.
Слишком долго я на свете (и на севере) живу.
Не грусти. В любом романе все кончается само.
Юбилейное
Юбилей, Алеша, – это повод
выпить водки впятером с грибами
(с красной рыбой). 60 – не овод,
чтоб кусать тебя в твоей панаме.
Загорай под соснами Пицунды,
Карфагена, Верхнего Селища…
Муравьи – и те свои секунды
тратят вкусно (не по части пищи).
Волокут то гусеницу скопом,
то, к примеру, ягоду-малину.
Ходят по хвоинкам и микробам,
мажут спиртом муравьиным спину.
Смотрят на тебя и на панаму —
дескать, Аполлон, а не мужчина!..
Нет, Алеша, это – не реклама,
это – прутик, отогнать кручину.
Это – вроде буковок эклоги,
что ссыпаю я тебе в карманчик.
Будь здоров! (Протру-ка спиртом ноги
муравьиным.) Не грусти, мой мальчик!
* * *
Бронзовый жук на ветке напоминает – лето.
Дескать, Земля – не глобус, бабочка – лучше бабы
(снежной). Спасибо, Павел, Вам и жуку за это!
Выну сандалий пару из платяного шкапа.
Выйду в пижаме синей, что по больничной части
прежде служила, сяду на чурбачок из липы.
Местная кошка Фуся скажет из травки: «Здрасьте…»
«Здравствуй», – отвечу, ноги свесив к земле без скрипа.
«Вот и эклога, Павел», – вспомню свою же фразу.
(Десять томов за печкой ждут своего Дедкова).
Жаль, я роман последний Вам не прочел ни разу.
(Там и о Вас замолвил я перед Богом слово.)
А мемуары, Павел… Кто их читает нонче?..
Зябликов Леша, может… Может, Истомин Федя
(мой однокашник)… Смехом я свой рассказ закончу,
где человек в пижаме думает о конфете.
Сладкой была. И фантик ярко блестел на солнце.
Там – в пятьдесят девятом. В Шахове-деревеньке.