Журавушки - стр. 44
И снова закурил. Задумался, всматриваясь в темные вечерние сумерки.
Ефим Фадеев помалкивал. Сидел, неторопливо посматривая по сторонам, и молчал. Он слушал и пытался все разложить по полочкам, чтобы когда-нибудь вытащить эти листочки памяти и попытаться в них разобраться. А сейчас молчал и сдушал…
– Взять моих братьев, – он снова повернулся к дядьке Ефиму. – Все поразъехались. Страна огромная! И каждый нашел для себя лучшее местечко – и там остался. Некоторые из братьев два-три раза приезжали в отпуск, но всегда раньше сматывались. Недельку поживут и тыщу причин найдут, лишь бы уехать, а другие вообще ни разу носа не показали. Где же у них малая родина? Где то самое место, тот уголочек земли, где они были счастливы? Все только и говорят, что родной дом, любовь к малой родине, а на самом-то деле её не существует. А если и есть, то там, где человеку хорошо. Да, наверное, так и есть! О, сидишь и плечами пожимаешь! Не знаешь, что мне ответить… Получается, что малой родины не существует. Бабкины сказки и не более того, но тогда объясни, почему во сне приходит эта деревня, где я родился, но про которую слышать не хочу? Молчишь… Вот и я не знаю…
Сказал, нахмурился и махнул рукой.
Дядька Ефим сидел на крыльце, сложив мосластые руки на худых коленях. Смотрел на деревню, прислушивался к ночным звукам, а на дворе уже ночь наступила, а они продолжали разговаривать. Ефим сидел, всматривался в ночную тьму, а ночью звуки сильнее доносились. Опять забрехала собака. Скрипнула дверь. Донесся кашель. Кому-то не спится. Тоже вышел на крыльцо, чтобы покурить, а может, просто усядется на ступеньку и начнет о чем-либо думать. О чем? Да обо всем и о жизни – тоже.
Вот как Ефим с Павлом. Сидят в ночи и разговаривают за жизнь. Но почему-то больше Павел говорил, а дядька Ефим слушал, вздергивал кустистые брови, смотрел во тьму, словно хотел что-то рассмотреть и думал. О чем? Наверное, о жизни и малой родине…
А утром, едва рассвело, Павел засобирался в дорогу. Даже не стал завтракать, попрощался с дядькой Ефимом и заторопился на остановку. Он шагал по деревне, больше смотрел под ноги, чем по сторонам. Хотел было свернуть в проулок и подойти к родному дому, но раздумал.
Вчера было сунулся, понахватал репьев, как собака блох. Всё ждал, что в нем пробудится чувство к своей малой родине. Проснётся любовь к дому, где он родился, но не дождался. Чертыхаясь, обобрал с одежды репьи и подался на кладбище, надеясь, что возле могилок душу защемитя, но душа молчала.
Долго бродил между могилками, а потом присел возле березок. Он прислушивался к шепоту листвы, пению мелких птах и взглядом выискивал любую мелочь, лишь бы внутри отозвалось, но душа молчала.
И сейчас шагал в сторону остановки и радовался, что наконец-то вернется домой, в свою квартиру, окна которой выходили на пустынный двор больничного городка. Поставит чайник. Нальет чай в кружку. Возьмет кусок хлеба с маслом. Выйдет на балкон, где стояла табуретка, будет пить чай, а может, начнет перекликаться с одним из соседей, который тоже сидел на балконе.
А Ефим Фадеев вышел на улицу. Посмотрел вслед постояльцу. Пожал плечами. Потом взглянул на редкие дома, видневшиеся там и сям среди берез и черемушника. Задрал голову, когда над ним в вышине разнеслось курлыканье, и увидел журавлей, что кружились над округой. Взглянул – и на душе стало легче. Легче от того, что ему не нужно куда-то мчаться и что-то искать.