Жнецы Страданий - стр. 26
Закончив вразумлять подопечных, Фебр оставил наконец их одних.
Как только дверь за парнем закрылась, новички стали осматриваться. В комнате было пусто. Зияло черное жерло остывшего вычищенного очага, стояли три широкие лавки, с сундуком в изножье каждой. Возле окна жалась к стене скамья и возвышался большой стол, на котором над миской с водой склонился безыскусный светец. На подоконнике – горка лучин. Больше не было ничего. Девушки кинулись открывать лари. Там и впрямь лежало только то, что говорил Фебр.
– Богато… – вздохнул Тамир.
– Хоть бы зеркальце дали, – всхлипнула Айлиша.
– Ты б в него посмотрелась и еще горше расплакалась, – мрачно отозвалась Лесана.
После этих полных горечи и досады слов все трое переглянулись и… рассмеялись. Успокоившись, стали готовиться ко сну. Тамир сидел на своей скамье, отвернувшись к стене, и слушал, как за его спиной шуршат, переодеваясь в исподние рубахи, девушки. Потом настала их очередь дать парню время сменить порты на подштанники. И вот уже все трое вытянулись на своих лавках. Смятые сенники казались влажными, тонкие одеяла почти не грели, из холодного очага тянуло сквозняком, и до костей продирал озноб. Каменные стены отдавали сырость и холод, жадно поглощая тепло полуголых тел.
– Если тут весной так холодно, что ж зимой-то будет? – простучала зубами со своего ложа Айлиша. – И очаг затеплить дров не дали.
– Зимой-то, поди, дадут, – отозвался Тамир, страстно мечтавший оказаться возле родной, пышущей жаром печи.
– Все! Надоело зябнуть! – Лесана вскочила, приплясывая на студеном полу. – Давайте лавки сдвинем. Сейчас друг к дружке прижмемся, тремя одеялами накроемся, можно еще сверху холстины набросить, которые нам для утирок дали. И вы как хотите, а я портки вздену. Эдак все себе застудишь. Мы ж сюда за наукой, а не хворать приехали. Ну, давайте.
– Лесана, – робко попыталась вразумить девушку подруга, – стыдно это!
– Наш стыд, видать, на себя крефф Нэд взял, раз сказал, что нет меж нами различий.
И все-таки Айлиша нерешительно мялась на своей лавке, однако под уверенным натиском все же сдалась, стала натягивать порты. В полумраке завозился и Тамир. А уже через несколько мгновений, обмирая от ужаса и собственной смелости, юные послушники сдвинули убогие ложа, потеснее прижались друг к другу под тонкими одеялами и, наконец согревшись, задремали. Сквозь зыбкий полусон Тамир чувствовал, как ровно дышит прижавшаяся к нему девушка – теплая, сонная… Казалось, они одни в полумраке Цитадели и над их ровным дыханием плыли только тишина и холод. А потом он заснул.
Уже глубоко за полночь в темный покой заглянули двое. При свете лучины они оглядели открывшееся глазам возмутительное зрелище, и один из вошедших хмыкнул.
– Клесх, как думаешь, выйдет из них толк? – нарушил тишину негромкий женский голос.
– Не знаю, Майрико, какой там будет толк и будет ли, но они единственные, кому хватило ума наплевать на порядки и сделать все для того, чтобы не застыть. Гляди, – он небрежно поднял уголок одеяла, – все, что было в сундуках, напялили.
Собеседница усмехнулась.
– Что ж, может, и будет толк.
Затворив дверь покойчика, креффы направились на верхние ярусы Цитадели.
Они шли в молчании, думая каждый о своем и не слыша призрачного эха шагов, витающего под высокими темными сводами. О чем они думали? О тех далеких днях, когда сами очутились в стенах каменной твердыни – испуганные и жалкие? Вряд ли они помнили те времена. Ведь от полудикого мальчишки, выросшего в рыбацкой лачуге, и от девочки из глухого лесного села не осталось ничего, кроме данных когда-то родителями имен. Былое подернулось зыбкой дымкой. Стало далеким, чужим. Ненастоящим.