Жизни, которые мы не прожили - стр. 41
– Мышкин, ты когда-нибудь плавал на корабле? – спросил он рассеянно. – Когда жить в Германии стало невыносимо, я решил уехать на Яву. Но как туда добраться? Только плыть, вот я и записался в матросы. Мне двадцать восемь, я – самый старший на борту и ни на что не годен! Я притворился, будто говорю только по-русски, чтобы они списали мою глупость на плохое знание языка. Обязанности мне поручали самые простые. Например, нести вахту в «вороньем гнезде». Что это значит? Забираешься по веревочной лестнице в маленькую раскачивающуюся корзину на верхушке мачты и оттуда осматриваешь море: не приближается ли кто… Я пел песни, а вокруг чернела вода. Вода, белая пена, звезды. Ничего, кроме неба, воды и звезд! И я подумал – вот какой должна быть моя жизнь! Не хочу тратить время на искусство, когда могу жить. Вот же она, жизнь! Надо быть прямо в ее сердцевине, проживать каждую минуту по полной. Слушать, вот как сегодня пели девушки. Никогда не знал, что человеческий голос может так трогать за душу. Мы на вершине холма. Над нами только луна и небо. Вокруг нас только тишина, сухой зной и ветер в траве. Вот он, центр мироздания!
Он вынул из кармана губную гармонику, поднес ее ко рту и заиграл. Воздух напитался звуками так, словно рядом с нами на вершине расположился целый оркестр. Играя, он слегка раскачивался в такт музыке и притоптывал босой ногой по земле. В ночном воздухе его мелодия резвилась, точно рыбка в ручье, то вверх, то вниз.
Мистер Шпис отложил инструмент.
– Песня Шуберта. «Форель». Знаете ее, доктор Розарио? На фортепиано она звучит лучше. Или на скрипке. – Он ненадолго замер, устремив взгляд на огоньки внизу. Был и с нами, и одновременно где-то еще. Затем снял рубашку, скомкал ее в некое подобие подушки и откинулся на траву. Потрепал меня за волосы и, ухмыльнувшись, провозгласил: – Нет меня счастливей! Счастье само меня как-то находит, – добавил он и закрыл глаза, все еще продолжая улыбаться.
Он лежал, растянувшись на земле, от чего живот его ввалился, а резко обозначившиеся ребра стали напоминать остов корабля. Лицо его теперь тоже заострилось: сплошные углы да впадины. Такой беззащитный с закрытыми глазами, с ним можно было сделать что угодно. Его словно после долгих скитаний вынесло на берег. Кусок коряги. Обломок корабля. Послание в бутылке, которое я не мог разобрать.
Конец ознакомительного фрагмента.