Жизнь Шаляпина. Триумф - стр. 51
– Это мы сейчас… – Никон Осипович понял своего гостя и вскоре принес четверть и две чашки. – Действительно, пока гуся жарят, мы с тобой по маленькой выпьем, Федор Иваныч.
И чокнулись, закусили… Вдали сидели Коровин и Серов, Княжев суетился возле костра, Василий Белов расставлял на большом столе привезенную снедь, помольцы стояли около своих возов и ждали очереди… До чего ж на душе стало хорошо у Федора Ивановича.
– Никон Осипыч! А ты песни какие-нибудь знаешь? – спросил Федор Иванович. – Какие-нибудь старинные…
– А как же? В молодости певал на клиросе.
– Спой! А-а…
– Ладно, слухай…
Никон Осипович пел хорошо, иногда звонкий его голос взмывал недосягаемо высоко, а Шаляпин подпевал тихонечко вторым… И получалось настолько дерзко и красиво, что помольцы высыпали из мельницы посмотреть и послушать небывалое в этих краях: чисто одетый городской вместе с мельником поют так складно, как в церкви.
– А «Лучину» знаешь? – спросил мельник.
И начали «Лучину», которая далеко разливалась по окрестностям. Тронула эта песня крестьянские сердца, у некоторых появились слезы на глазах, Шаляпин и Никон Осипович то и дело вытирали бежавшие по щекам слезы.
– Вот она, жисть-то крестьянская, послухал бы царь, может, тоже бы заплакал.
– Да! Твоя «Лучина» за душу берет, Никон Осипыч.
– А здоров ты петь, Федор. Втору-то ловко держишь, никто так ловко меня не поддерживал до сих пор… Ты, поди, певчим служишь?
– Да! Что-то вроде этого…
– И деньги тебе жалуют?
– Бывает, что и жалуют…
Шаляпину не хотелось говорить, что он солист императорских театров. Да и зачем? Так было хорошо, что он снова потянулся к четверти и наполнил чашки. Выпили…
– Слыхал я, Никон Осипыч, что в ваших краях помещики безобразничают. Запрягают голых девок, бьют их кнутами, а сами сидят в тарантасе, а потом их насилуют…
– Да что ты, Федор, окстись, такого у нас не бывало, Бог миловал от таких напастей.
– А тяжело, видно, вам тут живется… Тяжелый труд выматывает душу, от зари до зари гнете спину, а получаете гроши, – горько вздохнул Шаляпин, чувствуя, как огненная вода разливается по жилам, тяжелеет голова, слабеют ноги.
– Тяжело, конечно. Но работа у нас веселая, все время на людях, издалека ко мне приезжают. «Хорошая мука у тебя, Никон, получается», – говорят мужики. А мне приятно. Какая уж тут тягость, раз во мне нуждаются люди… Я так понимаю, Федор, жисть-то… Вот посмотри, как врытые сидят Константин Алексеич и его товарищ, уж больно сурьезный, никогда не улыбнется, они малюют картинки, хмурятся, чешут в затылке и все водят, водят кисточкой по холсту… Разве у них не тяжкий труд?.. Тяжкий! Сначала тут все думали, что какие-то землемеры приехали, смотрят и что-то пишут. А потом совсем уж глупость говорили.
– И что же говорят про них? – оживился Федор Иванович.
– Они планты снимают, а потом нарисуют, покажут царю, а он эту землю им отдаст. Валентин Александрыч, говорят, самого царя списывал. Он списывает, а царь сидит и смотрит на него…
– Бывало и так, Никон, и меня списывал, и Коровина. Он больше портреты малюет, большие деньги берет…
– Да что ты? Не брешешь? А вот мне Герасим Дементьевич из Букова рассказывал…
– Мы были у него, по дороге заезжали, по чарке водки у него выпили и сюда…