Размер шрифта

Жизнь Рембо - стр. 65

Рембо навещал Бретаня каждый день, надеясь найти письмо от Верлена. Однажды в середине сентября Бретань вручил ему конверт со штемпелем Парижа.

Верлен был на отдыхе и, вернувшись домой, на Монмартр, обнаружил «строки поистине ужасающей красоты» и некоторые «весьма туманные» подробности об их авторе. Предвидя критику собственных стихов, которая последовала позднее, он посоветовал месье Рембо не уродовать его безупречный стих неологизмами, техническими терминами и сквернословием: его поэзия была достаточно «сильна» сама по себе[195].

Рембо согласился: эти дерзкие инновации указывали на ребяческое отсутствие уверенности в себе. Теперь Рембо получил подтверждение, что он настоящий поэт. «Вы необыкновенно хорошо вооружены для сражений, – сообщил ему Верлен в своем неопределенно похотливом стиле. – Я чувствую запах вашей ликантропии»[196]. Месье Рембо следует ждать от него письма довольно скоро.

Верлен, не теряя времени, распространял весть: новая звезда взошла на востоке. Об авторе «Первых причастий» уже говорили в кафе и студиях Парижа. В целом было решено, что шарлевильское чудо следует привезти в столицу как можно скорее и предложить финансовую поддержку.

Потом пришло письмо, которое все изменило, – ветер подхватил флаги гавани. Учрежден специальный фонд, и горничная Верленов готовит свободную спальню. Красная дорожка расстелена для месье Рембо Шарлевильского: «Приезжайте, дорогая великая душа. Вас зовут, вас ждут»[197]. В конверт был вложен чек на билет в одну сторону до Парижа. Рембо должен был уехать с вокзала Шарлевиля в следующее воскресенье[198].

Накануне своего великого отъезда он пошел на прогулку с Делаэ. Был солнечный осенний полдень. Они уселись на лесной опушке, и Рембо вынул несколько листов бумаги. Он написал стихотворение в 100 строк, «чтобы показать людям в Париже». Стих был профессиональным, содержание – необычным. Внезапно, без какого-либо риторического введения, корабль рассказывает о своих приключениях, начиная с резни своей команды, далее следуют удивительные видения и постепенное разрушение судна:

В то время как я плыл вниз по речным потокам,

Остались навсегда мои матросы там,

Где краснокожие напали ненароком

И пригвоздили их к раскрашенным столбам.

Мне дела не было до прочих экипажей

С английским хлопком их, с фламандским их зерном.

О криках и резне не вспоминая даже,

Я плыл куда хотел, теченьями влеком.

Средь всплесков яростных стихии одичалой

Я был, как детский мозг, глух ко всему вокруг.

Лишь полуостровам, сорвавшимся с причала,

Такая кутерьма могла присниться вдруг.

Мой пробужденья час благословляли грозы,

Я легче пробки в пляс пускался на волнах,

С чьей влагою навек слились людские слезы,

И не было во мне тоски о маяках.

Сладка, как для детей плоть яблок терпко-кислых,

Зеленая вода проникла в корпус мой

И смыла пятна вин и рвоту; снасть повисла,

И был оторван руль играющей волной.

С тех пор купался я в Поэме океана,

Средь млечности ее, средь отблесков светил

И пожирающих синь неба неустанно

Глубин, где мысль свою утопленник сокрыл;

Где, в свой окрасив цвет голубизны раздолье,

И бред, и мерный ритм при свете дня вдали,

Огромней наших лир, сильнее алкоголя,

Таится горькое брожение любви.

Я знаю рвущееся небо, и глубины,

И смерчи, и бурун, я знаю ночи тьму,

Страница 65

На следующую страницу