Жизнь после жизни - стр. 7

(sic!) лет, что я занимаюсь изданием оперных либретто, я еще ни разу не видела такого ясного, четкого изложения на таком прекрасном русском языке». Есть два вида «искусства», в которых евреи заметно превосходят все остальные народы – искусство лести и искусство прибеднения. У русских лесть получается грубой, ненатуральной, знаю только одного русского, отменно льстящего, – это, разумеется, Путин. Однако я, со своей подозрительной «четвертью», тоже, что называется, «не промах», и, кажется, сумел достойно ответить на диферамбы директрисы, доверительно признавшись: «Какое это счастье, что рукопись оказалась в руках такого знатока!» Дальше мы стали соревноваться в том, кто эффективнее прибедняется. Директриса поведала, как трудно в наши дни живется издевателю, особенно такому, который хочет публиковать только хорошие книги, ведь они не приносят никакой прибыли, одни убытки, я же пожаловался на тяжелую судьбу эстонского пенсионера: как-то, во время перестройки одна наша не в меру патриотичная соотечественница публично провозгласила, что готова хоть картофельные очистки есть, только бы родина стала свободной – и когда Эстония обрела независимость, люди, пришедшие к власти, исполнили ее желание. Эти пассажи служили как бы «увертюрой» к обсуждению тех пунктов договора, которые касались гонорара. Агентша Рипсик, переживающая, что ей до сих пор не удалось продать ни одной ее книги («еврейскую лавочку» нашел я сам), бескорыстно помогла мне обработать проект, подготовленный издательством, и одна из ее поправок повергла директрису в шок – в ней предусматривалось, что автор может потребовать независимый аудит, и если окажется, что издательство ему что-то не доплатило, то оно должно не только возместить разницу, но и взять на себя расходы этого аудита. «Но это же совершенно некоммерческий проект! Ваш агент замечательный профессионал, мне нечего возразить, но мы не одолеем эту книгу на таких условиях!» – воскликнула директриса. Ее паника была настолько искренней, что я понял – от них мне не добиться ни копейки. Возможно, я продолжал бы спорить, указывать на то, что издевательство большое – я уже прошелся по длинному коридору со множеством кабинетов – следовательно, большими должны быть не только расходы, но и доходы, из которых хорошо бы немного выделить и автору, но тут случилось нечто неожиданное, по крайней мере, для меня: директриса, и так все время разговаривавшая со мной чрезвычайно обходительно, каждое обращение предваряя вступительным словом «милый», вдруг назвала меня ласкательным именем, которое придумала Рипсик и которое, кроме нескольких самых близких наших друзей, случайно его услышавших, никто не знал. Конечно, не могла знать и директриса, она даже запнулась, наверно, догадалась, что переборщила, но то, что она интуитивно отыскала это имя, повергло меня в такое изумление, что я умилился и был готов подписать что угодно. К тому же именно в этот момент вошел еще один человек, которого мне представили как моего редактора. У него были такие грустные глаза, которых я не видел ни у кого за время всей моей не короткой уже жизни. Посмотрев в эти глаза, я понял, что если я даже выбью из этого издательства какой-то гонорар, то буду этого стыдиться до конца моих дней. В общем, мы договорились, что они издадут книгу, а я в качестве вознаграждения получу некоторое количество авторских экземпляров, которыми смогу дополнить залежи под нашей уютной кроватью.