Жизнь как роман - стр. 7
Как только ко мне вернулись силы, я попросила отпустить меня из больницы и спряталась у своего редактора Фантины де Вилат. Я провела у нее неделю, дожидаясь, когда мне позволят вернуться в «Ланкастер».
С того дня расследование не продвинулось ни на йоту. Месяц за месяцем я провожу дни в медикаментозном тумане. В отчаянном ожидании, что произойдет хоть что-то: обнаружат улику, арестуют подозреваемого, получат требование выкупа. Жду даже появления копа, который сообщит, что найдено тело моей дочери. Это безнадежное ожидание хуже всего остального. Все что угодно, лишь бы не эта пустота.
В любое время дня и ночи у ступенек «Ланкастера» кто-нибудь дежурит с камерой: хотя бы один фотограф, а чаще кучка журналистов, готовых сунуть мне под нос микрофон. Ушла в прошлое суматоха первых дней, когда меня караулили десятки репортеров, но и оставшихся хватает, чтобы отбить у меня охоту высовываться наружу.
Так называемое «дело Кэрри Конвей» перешло в разряд «происшествий, всколыхнувших всю Америку» – такова заезженная формулировка, которую информационные каналы вбивают в головы зрителям. Миновали уже все этапы: «новая загадка желтой комнаты», «трагедия, достойная Хичкока», «Агата Кристи, версия 2.0», не говоря об отсылках к Стивену Кингу, неизбежных из-за имени моей дочери, и о самых невероятных теориях, кочующих по социальным сетям.
С первого же дня люди, никогда обо мне не слышавшие, не читавшие ни одной моей книги и вообще никогда не державшие в руках книгу, бросились раскапывать в моих прежних романах зашифрованные фразы, разнимать их на части и громоздить теории одна другой смехотворнее. С моей жизни и с жизни тех, с кем я пересекалась, эти стервятники, любители жареного, тщатся содрать все покровы. Как я поняла, вывод у них один: в исчезновении дочери виновата я сама.
Бессовестные писаки – худшие из судей. Они не затрудняют себя никакими доказательствами, никакими размышлениями, для них не существует нюансов. Цель поиска – не истина, а зрелище. При этом стесываются углы, на свет вытаскивается все самое анекдотичное, ведь жадная до зрелищ толпа легко соблазняется картинкой, ее не отвращает лень прессы, они одурачены и порабощены щелчками объектива. Исчезновение моей дочери – уничтожившая меня драма – сводится к вульгарному развлечению, поводу для словоблудия и зубоскальства. По правде говоря, таким подходом грешит не только желтая пресса. Ему охотно отдают предпочтение каналы и издания, мнящие себя серьезными. Как и все прочие, их авторы охотно купаются в грязи с хрюкающими свиньями, с той лишь разницей, что не намерены в этом признаваться. Забыв всякий стыд, они выдают вуайеризм за «расследование». Это волшебное слово они считают оправданием своих мерзких атак.
Травля превращает меня в заключенную, запертую в стеклянном кубе на шестом этаже. Фантина много раз предлагала мне перебраться к ней, но я не устаю повторять себе, что если Кэрри вернется, то только сюда, домой, в нашу квартиру.
Последнее мое убежище, моя отдушина – обустроенная крыша здания: раньше там была площадка для игры в бадминтон. От нее остались бамбуковые кресла и, конечно, круговая панорама Манхэттена и Бруклина. Город кажется отсюда далеким и одновременно близким, выставляющим напоказ мельчайшие детали: объятые паром канализационные люки, разноцветные блики стеклянных фасадов, чугунные пожарные лестницы, цепляющиеся за фасады из рыжего песчаника.