Жизнь и труды Марка Азадовского. Книга II - стр. 94
Все это происходило в преддверии всесоюзного пушкинского юбилея. В январе – феврале советские газеты и журналы стали наполняться многообразными пушкинскими материалами. Посильную дань юбилейному жанру пришлось отдать и М. К.: 7–9 февраля он участвует в Пушкинской конференции Института русской литературы в Ленинграде, выступая с докладом «Пушкин и фольклор»610, в то время как в центральной печати появляются одновременно три его заметки о пушкинском фольклоризме611. В каждой из них подчеркивается влияние на Пушкина западноевропейских источников и говорится о пушкинском понимании народности как особой историко-культурной категории, не ограниченной национальными рамками.
Однако настоящий 1937‑й начался для М. К. раньше календарного года. В июне 1936 г. был арестован Исаак Троцкий; он будет осужден в 1937 г. на 10 лет (с поражением в правах на 5 лет). В октябре 1936 г. была арестована Н. И. Гаген-Торн (1900–1986), этнограф, ученица Л. Штернберга, В. Богораза, Д. Зеленина, окончившая в 1930 г. аспирантуру в Научно-исследовательском институте сравнительной истории литературы и языков Запада и Востока (ИЛЯЗВ). В письме к М. К. от 2 января 1947 г. она называет себя его «всегда почтительной и рабски преданной» ученицей по институту (60–3; 23). В первой половине 1930‑х гг. Н. И. Гаген-Торн была научным сотрудником Музея антропологии и этнографии и сотрудничала с М. К. в журнале «Советская этнография», исполняя одно время обязанности секретаря редакции. Следствие пыталось связать ее с делом Н. М. Маторина (к тому времени уже расстрелянного). По приговору 1937 г. Гаген-Торн была осуждена на пять лет исправительно-трудовых лагерей612.
Тяжелейшим потрясением для М. К., как и для всей московско-ленинградской литературной интеллигенции, был арест Юлиана Оксмана в ночь с 5 на 6 ноября 1936 г. Это было – даже для той эпохи – заметное событие. Оксман был заместителем директора Пушкинского Дома, центральной фигурой нескольких крупных проектов; он вел и координировал огромную работу по подготовке академического издания сочинений Пушкина.
Для М. К. это было страшным ударом, и он имел все основания полагать, что арест Юлиана Григорьевича коснется и его самого, и Л. В. Точно такие же опасения испытывали тогда и другие люди – все, кто был дружен с Оксманом или связан с ним общим делом.
В конце января 1937 г. – накануне пушкинских торжеств – в Ленинграде погибает Сергей Гессен, попавший под колеса автобуса. И хотя Гессен не был арестован, но его преждевременная смерть воспринималась в атмосфере тех дней как некий знак, соответствующий духу времени. Л. П. Миклашевская613 вспоминает:
За гробом <Гессена> я шла с его товарищем. Подходя к кладбищу, он шепнул мне: «Может быть, так и лучше? Верьте мне, его бы все равно забрали, вот дали бы закончить <Пушкинскую> выставку и посадили бы… Все мы в списках». Я сжалась от этих слов – откуда он узнал про списки? Его действительно вскоре забрали614.
Эскалация террора достигла и берегов Ангары. В марте 1937 г. начались аресты среди редколлегии «Будущей Сибири», переименованной в 1935 г. в «Новую Сибирь» (М. М. Басов, П. П. Петров и др.). Под огнем критики оказались почти все руководители иркутской писательской организации. 15 апреля 1937 г. был арестован Исаак Гольдберг, еще в марте представлявший Иркутск на московском Совещании сибирских писателей. Нетрудно представить себе, как воспринял М. К. известие об аресте друга своей юности. А в августе 1937 г. был арестован Н. Н. Козьмин, обвиненный в сотрудничестве с японской разведкой. В первой половине 1930‑х гг. Козьмин возглавлял всю краеведческую работу в Восточно-Сибирском крае; кроме того, он входил в редколлегию «Будущей Сибири».