Жизнь графа Дмитрия Милютина - стр. 96

Он обвинял своих помощников в бездарности и неумении командовать большими сражениями, а сам, даже набрасывая какую-либо диспозицию, полностью уходил от сражения, только путая настоящих командиров своими бестолковыми приказами.

«Черствый, раздражительный, знавший и свою непопулярность, и обожание, которым был окружен в матросской и солдатской среде Нахимов, завистливый и насмешливый Меншиков все-таки должен был в первые месяцы осады считаться с очевидностью: с тем, что после смерти Корнилова Севастополь держится на – не говорить об упорстве и героизме, проявляемых подавляющим большинством защитников – матросов, солдат и рабочих, – на Тотлебене, Нахимове и Истомине», – писал Е. Тарле.

По-прежнему обороной Севастополя занимались Нахимов и Тотлебен, Милютин помнил об этом, адмирал Иван Истомин трагически погиб от разрыва бомбы над головой.

Милютин знал и о том, что, готовясь принять известное решение о Меншикове, Николай Первый получил письмо от Михаила Петровича Погодина: «Восстань, русский царь! – так необычно писал Погодин, ничего подобного за свое тридцатилетнее правление Россией царь не получал. – Верный народ твой тебя призывает! Терпение его истощается! Он не привык к такому унижению, бесчестью, сраму! Ему стыдно своих предков, ему стыдно своей истории… Ложь тлетворную отгони далече от своего престола и призови суровую, грубую истину. От безбожной лести отврати твое ухо и выслушай горькую правду… Мы думали, что Луи Бонапарт не может и двадцати тысяч войска выслать из Франции, а он выслал сто, приготовляет еще сто, а слух прошел уже о полумиллионе. Мы не воображали, чтобы в Крым могло когда-нибудь попасть иностранное войско, которое всегда-де, можем закидать шапками, потому оставили сухопутную сторону Севастополя без внимания, а там явилось сто тысяч, которых мы не можем выжить из лагерей, укрепленных ими в короткое время до неприступности. Мы не могли представить себе высадки без величайших затруднений, а их семьдесят тысяч сошло на берег, как один человек через лужу по дощечке переходит. Кто мог прежде поверить, чтоб легче было подвозить запасы в Крым из Лондона, чем нам из-под боку, или чтоб можно было строить в Париже казармы для Балаклавского лагеря?.. Иноплеменники тебя обманывают! Какое им дело до нашей чести?.. Ведь они не знают нашего языка, с которым соединена наша жизнь, наша слава, наша радость… Так могут ли они, без веры, без языка, без истории, судить о русских делах, как бы они ни были умны, честны, благородны и лично преданы тебе или твоему жалованью?» (Т. 4. С. 285).

Недавно, в августе 1852 года, книгохранилище Погодина было приобретено Николаем Первым за 150 тысяч рублей серебром для императорской публичной библиотеки, Эрмитажа и Московской оружейной палаты, а затем Михаил Петрович Погодин получил звание действительного статского советника, стал генералом, а потому так смело мог обратиться к императору. Сначала Погодин и его единомышленники оптимистически смотрели на начавшуюся войну с Турцией, поверили императору, что война началась за освобождение славянского православия от турецкого владычества, писали восторженные статьи и складывали воинственные лозунги, но потом с печалью узнавали о поражениях при Альме, Инкермане, Балаклаве, об угрозе сдачи Севастополя, отсюда и появились звучные слова к императору всерьез заняться Крымом и Черным морем, распутать клубок невежества, похожего скорее на предательство русских интересов. Иностранцы действительно окружили императорский трон…