Жизнь до галактики личинок - стр. 20

тетрадь. Это мило со стороны Фортуны, прославленной своей

неумолимостью, вдруг предоставить возможность истосковавшемуся

по настоящему делу человеку, стать писателем без подражаний, в которые толкают учения в университетах и продолжительные

беседы с профессорами. Ты фиксируешь факты своего духовного

взлета или неотвратимого падения какого-то человека из прежнего

твоего круга. Осознания чьего-то падения, скорее всего, тоже виток

твоего взлета, ведь зная о падшем, ты не полезешь в дебри его

падения, прознав структуру их содержания, как то мелкое

предательство или подхалимаж с целью подкупа, – это самое

безобидное из формул падения.

Уходить от пера для писателя – тоже часть предательства, которое он может исправить, отдалившись на время от толпы

и посвятив себя творчеству, к примеру, в новогодние праздники, если время будней убила работа за кусок хлеба.

Но с моим папой все было несколько иначе: работа за кусок

хлеба, да постоянная трескотня родственников по поводу недостатка

средств, вывели его в лоно черного поля отчаяния, где качественно

изменилось его отношение к миру. Он был один и не мог быть один, оттого, что был страстным собеседником, захватывающе

рассказывал о военном и послевоенном детстве, о том, как его мать

потеряла его младшую сестру Нину, ворвавшись в подъезд и увидев

девочку под прессом раздавившего ее лифта. Лифты в военное

время были не кабинками с цельными дверьми, – двери были

отдельно, и открыв их, можно было, задрав голову, увидеть, как

на тебя сверху ползет коробка с длинными тросами, и главное

было – вовремя отпрыгнуть или отойти заранее, до падения на тебя

этой огромной коробки. Так и гнев человечий может внезапно пасть

на человека, и не успеешь выйти из поля гнева – разобьет всю тебя

дрессированная тяжелой жизнью волна негодования. Гибкость

характера непременно должна вырабатываться, и чем раньше, тем

лучше: психологическая гибкость в общении с людьми.

Нина играла с мячом у подъезда, громко ударяя ладошкой

о стукающийся об асфальт мяч. Дверь в подъезд была открыта, и девочке – она была бы моей тетей, если бы выжила в ту войну, —

нравилось слушать гул мяча, ударяющегося о пол, а в подъезде этот

гул был слышнее. Войдя в подъезд за подпрыгивающим

от подстегивающей ее ладошкой мячом, Нина не заметила камень

на полу, и не отошла шажок в сторону, а мяч, попав на камень, отскочил. Так вместо того чтобы оказаться возле ладони девочки, мяч покатился к лифту, меняя красный цвет на зеленый, – и только

желтая полоса, разделяющая цвета, мелькала и звала бежать

за мячом вперед. Двери лифта были распахнуты, – кто-то

из жителей подъезда, спустившись сверху, не закрыл за собой

дверцы лифта, и вышел на улицу. Сам лифт громыхал где-то наверху, позванный помочь спустится к земле жителям верхних этажей. Мяч

вкатился прямо в открытые двери и замер в ожидании дальнейшего

сценария действий.

Пятилетняя Нина не могла предугадать опасности, подбежала

к распахнутым дверям лифта и полезла за мячом, но зацепилась

колготами за гвоздь, не отпустивший ее коленки. Лифт между тем

с грохотом упал на бедную девочку, не успевшую даже напугаться.

Напугался ее брат, мой папа, вбежав за сестрой Ниной в подъезд

несколькими секундами позднее, а за папой вбежала и бабушка

Елизавета Орефьевна. Шокированные внезапной смертью