Живица: Жизнь без праздников; Колодец - стр. 31
Самою идею агрогородков, благоустроенных квартир для деревни – момент стирания граней между городом и деревней, – Раков воспринял умом и сердцем, как и введение денежной оплаты за труд – будущее!.. И не один день, не два он и возмущался, и недоумевал, даже негодовал и злобно посмеивался над мужицкой неразворотливостью, над неумением – да по готовому! – складно наладить свой быт. Затянулось его общение и с Василием Ворониным.
Василий, или, как его звали деревенские, Васянька, младший сын Настасьи Ворониной, одногодок Бориса, остался жить в Горьком после армии: отслужил, женился – и остался. Жизнь сложилась так, что жил с семьей в коммуналке, лет через пять выбрались в однокомнатную квартиру – и затормозились навечно. А детей двое – растут.
Василий в городе для начала обленился, затем стал попивать, и только тогда на него уже навалилось безразличие: он не хотел никаких перемен – все равно.
А когда в очередной раз приехали в Курбатиху навестить больную мать, жена Василия, увидев строящиеся дома городского типа, тогда же тайно и повела переговоры с председателем. Расчет ее был прост: оставить совершеннолетнего сына в городской квартире, а самим – втроем – перебраться в Курбатиху. Самим, мол, теперь все равно, где стареть, а дочь подрастет – можно будет отправить в город к брату.
Раков даже возликовал: уже и желающие переселиться!
Так и сделали дело: ещё и дом не достроили, и сараев нет, ещё и строительный мусор не убрали, а Воронины уже вселились. И Раков со светом в душе вскоре увидел Василия с топором в руках возле дома.
– Здравствуй, – с улыбкой приветствовал он. – Строим! Это даже очень дельно.
– Здоров, начальник… строю. – Василий с ленью втюкнул в бревешко топор. – Давай закурим… твоего табачку, а то у меня бумажки нет… и спичка отсырела. – И губы отлячил в ухмылке.
И только теперь Раков понял: занимается-то Василий черте-чем. Вырыта ямка, валяется неошкуренный столбушок, рядом две половых тесины-шпунтовки.
– А ты это что?
– Э-э-э, это основы, фундамент… – Василий закурил, поплевал через губу крошки табака. – Это, знаешь, место культурного отдыха трудящихся… Ну, председатель, да ты не копенгаген. Что тут понимать! – И Василий начал объяснять – с чувством, с толком, сопровождая свою речь выразительными жестами. – Вот в эту ямочку Василий Иванович, то есть я, вроет вот этот столбик, на него вот из этих досок пришьет крышку – получится замечательный столик высотой шестьдесят пять сантиметров. И со всех сторон скамеечки… Столик покрыть пластиком – от сырости, и это очень удобно, – Василий повращал ладонями, как бы размешивая домино, – «козелка» под «чернила» гонять. Имеет на это право трудящийся человек? Имеет… Под крышкой стола для такого дела прибивается посылочный ящик, где хранится общественный аршин, то есть мерка, то есть стакан, – объясняю популярно: хлеб, лучок и пустая тара, то есть хрусталь-бутылки на обмен! – И довольный своим докладом Василий расплылся в нахальной улыбке.
Первым желанием Ракова было съездить этому доброму молодцу по физиономии; вторым – поставить мужика на место (но как!); третьим – припугнуть (но чем?!); четвертым – усовестить: и Раков будто со скрежетом зубов сдержанно сказал:
– И как тебе не стыдно. Думал, хоть делом занят. Столик он для домино, ящичек для бутылок. А сараев нет, вокруг кучи мусора – не пролезешь!.. Люди работают на картошке, а вы почему дома?