Живи! - стр. 18

– У тебя рожа такая забавная. Будто у ребенка, у которого конфету отняли, – шутит Марийка.

– Что еще за слово «рожа»? – морщится Филипп. – Как-то не по-интеллигентски.

– Да в жопу теперь эту интеллигентность. – Марийка запускает пятерню под челку. – Голова что-то болит…

Филипп вглядывается в приборный щиток, потом смотрит на монитор.

– Кажется, опий заканчивается быстрее, чем я думал.

– И нас перемешает в одно, когда мы погибнем?

– Может, остановить машину? – Филипп, напряженно размышляя, трет виски. Его одолевают сомнения.

– Ничего не выйдет.

– Никто не пробовал раньше.

– Ну что ты, Филипп. Тут ведь всем управляет программа, а ты не компьютер, чтобы рассчитать момент, когда можно безопасно вынырнуть в обычное пространство.

Машина замедляется. Поймав случайную волну этого временного промежутка, оживает радио:

– «…и сборная Италии в полном составе… неполадки… хррр… в двигателе… самолет упал вдалеке от жилых кварталов…»

– Господи, – шепчет Марийка, закрывая ладонями глаза. – Я помню, помню этот день…

Они смотрят в иллюминатор. Сквозь туманную дымку вращающихся образов, каких-то незнакомых людей, проглядывает девочка, вылитая Марийка, и… рослый человек, очень похожий на нее, по-видимому, отец. Он узким кожаным ремнем хлещет девочку по заду, по спине. Куда попадет – туда и бьет. На белой коже остаются красные полосы. Мужчина пьян. В углу, руки за спиной, насупившись, стоит мальчишка чуть постарше Марийки. Ее брат.

– Немного стыдно… – Марийка прикусывает нижнюю губу. – Когда твое прошлое обнажено, когда оно на виду у всех.

Филипп не знает, что надо делать в таких ситуациях, и осторожно берет Марийку за руку. Она отталкивает его.

Филипп произносит сконфуженно:

– Извини.

– Чего «извини-то»? – распаляется Марийка. – Давай, смотри, как твоей коллеге жопу дерут!

Она уходит в угол кабинки к приборному щитку и делает вид, что проверяет показания датчиков, чтобы в который раз убедиться – уровень опия пугающе быстро понижается. Они не смогут вернуться назад, не успеют достичь даже пункта назначения, и всё из-за какой-то мелочи, из-за того, что уроды-техники наплевательски отнеслись к своей работе, из-за того, что топливная система оказалась неисправна, из-за того, что опий – фьють! – испарился в никуда. А Филипп не удосужился проверить, готова ли машина к вылету.

Всё из-за того, что путешествия во времени сейчас поставлены в НИИ на поток, и никто не обращает внимания на две-три пропавшие за год хрономашины.

– Смотри, за окном дети качаются на качелях. Кажется, я узнаю этот двор. Да-да, я здесь когда-то жила… А вон сосед наш, немец Ханс, курит на лавочке..

Филипп молчит.

– Ты что?

– Не знаю. Немного боюсь… не за себя, за тебя. Не хочу, чтоб ты умирала.

– Да успокойся ты! Всё равно мы попадем в рай!

– А как же ад?

Она гладит его по голове:

– Ну что ты, глупый. На самом деле, ада нет, есть только рай. Но тем, кто попадает туда незаслуженно, становится очень стыдно. Тебе не стыдно попасть в рай вместе со мной, Филипп?

– Стыдно. Но ради тебя я готов.

– Так мало времени, чтоб лучше узнать друг друга. А с другой стороны, если б ты всё внимательно проверил, ничего этого и не было бы, верно?

– Да.

За иллюминатором – угольно-бурая чернота с редкими вспышками огоньков клубничного цвета. Радио молчит, только иногда шипит, и в треске динамиков проскальзывают какие-то не слова даже, а шепелявые слоги, пыльные обломки чужих слов.