, так как таким образом искореняются и уничтожаются долговременные привычки и навыки, а также мысль о том, будто мы что-нибудь знаем
[117], как бы некоторое тернистое и негодное вещество или пагубные звери, разумею нечистые страсти, и бывает пажитью и местом всякого хорошего и не смешанного с плевелами (Мф. 13:24–25) семени, с подобающим потом добродетели бросаемого и в свое время различные произрастания добродетели произращающего до полной меры в сто крат (Мф. 13:8, 23), по слову Господню. Помыслив это вполне достойно себя и Призвавшего его и как атлет, окидывающий взором ристалище от начальной черты до самого конца, представив себе будущее, он входит в честной состав тех священных философов с должным усердием и видом, исследуя трудолюбие, род жизни каждого наставника
(μυσταγωγόν), испытывая, так сказать, сколько возможно, их нравы и учение и из всего собирая себе духовную пользу. Потом, выбрав самого славного и мужественнейшего из всех в аскетических подвигах, старца возрастом и старейшего по добродетели, вследствие этого почитавшегося многими великим, там где-то посредине
[118] божественной Горы (где и общественное Управление (то
Κοινόν Αρχεΐον) главы
(προκαθημένου) монашествующих честно помещается) устроившего свое аскетическое жилище
(ἀσκητικήν οἰκίαν πηζαμἐνου), славный Стефан избирает его учителем своим и во всем руководителем и путеводителем к Богу и господином и с самого начала радостно и мужественно вступает в поприще монашеской или, лучше сказать, ангельской жизни. И принимает от учителя постриг, как это в обычае у монахов, отвергнув все излишнее и тщеславное и оставив мертвое и грубое вещество мертвым душою и приняв через священные призывания печать
[119] Христову, которую не знаю, как должно назвать, покаянием ли и началом новой жизни, или как бы обновлением единой и первой печати великого крещения, или тем и другим вместе. В это духовное всеоружие светло облекшись, он зачисляется в Божие воинство и выступает, дивный, против всей силы враждебных духов, названный Саввой вместо Стефана, чтобы и по переименовании быть общником Петра и Павла и сынов грома (см. Мк. 3:17), славных учеников Христовых, нисколько не уступая им ни в их ревности, ни в вере.
Какую проявил при этом благородный душевную силу и терпение, а также постоянство в подвигах или, лучше, с каким удовольствием и легкостью день и ночь принимал для многих неприятное и трудное, как молоко и мед пия, как сказано, глумления (Иов. 34:7) и, как некоторую духовную амброзию, оскорбления и поношения, а иногда принимая и побои (πληγών προσέμενος τράπεζαν)! Ибо учитель его был, как я только что упомянул, суров и строг как вследствие чрезвычайно жестокого образа жизни, так и по причине природного довольно нелюбезного склада (φυσικήν τών στοιχείων κρᾶσιν). Испытанное им мы частью сами видели[120], а больше узнали от достоверных лиц, поэтому о том, о чем я упомянул вкратце, пусть расскажут знающие это по личному опыту, если кто-нибудь из них еще в живых, которые многих из подвижников и тогда, и в недавнее время только одними рассказами о его делах укрепили в подобной же ревности и мужестве. Но еще более он имел подражателей среди любителей послушания тогда, когда видим был в подвиге, являясь в одно и то же время и первым борцом и учителем подвижников, и неподражаемым победителем. Так было и позже; при рассказах о нем в души слушателей западало как бы какое-то поразительное жало, побуждавшее их к горячему подражанию, хотя все мы по отношению к нему и его течению были как пешие в сравнении с лидийской колесницей
