Жить - стр. 3

Непрошено пришла картина, где я в гробу – это меня не пугало. Но вот за гробом стоят мама и сестра… Сердце болезненно сжалось, что не имело отношения ко вчерашним событиям. А чуть поодаль стоит Она, стоит и плачет. Нет, рыдает, пытается прорваться, чтобы в последний раз поцеловать меня, но Ее держат двое мужчин в черном. Кто они? Может, и правда стоит прежде договориться с парочкой таких ребят? Я ухмыльнулся и удивился тому, что еще на это способен.

Вот и наша спальня. Кровать смята. На полу одежда. Их одежда. И кровь. Его кровь. Удар вышел у меня чуть смазан: руки дрожали, голова не соображала. Если б я занес руку чуть ниже, то мог бы вогнать носовую кость ему прямо в мозг.

Я провел рукой по стене, по тумбочке. Просто так, без особой цели. Движения выходили какими-то медленными, слишком плавными. Вязкими – вот точное слово. Я не слышал окружающих звуков, казалось, что за окном никого больше не существует. Только я и моя боль, как кислота, разъедающая не только сердце, но и мозг, и желудок, и легкие… Дышать было трудно. Я открыл ящик Ее прикроватной тумбы. И тут заметил такое, что заставило мой мозг хоть немного заработать. В верхнем ящике Она хранила снотворное, пила по одной таблетке, если не могла уснуть. Забавно, что именно Ее таблетки помогут мне уснуть навсегда. Пусть осознание этого ляжет на Ее совесть. Я подкинул пачку в руке, будто нашел какой-то клад. Хотя для меня это и было кладом. В случае с отравлением организм можно обмануть, скажу ему, что ем аскорбинки.

Я содрал простыню: не ложиться же на их… фу! Даже думать об этом противно! Лег прямо на матрас. Вытряхнул на ладонь два блистера мелких беленьких таблеток и… Вспомнил, что не налил воды. Снова идти на кухню по фарфоровой крошке, терпя боль в ступнях, как сумасшедший йог, не хотелось. На тумбочке стояла полупустая чашка с холодным чаем. Отбросив мысли, что из нее мог пить он, я сунул всю горсть таблеток в рот и запил несладким чаем.

Отбросил опустевшую чашку на пол – к сожалению, судя по звуку, она не разбилась – и распластался на матрасе. Очень быстро я почувствовал, как мысли стали еще более заторможенными, хотя куда больше. Боль осталась, но стала чуть дальше. Я хотел подумать о чем-то приятном, о детстве, о родных, о друзьях. Но в голову лезли только странные образы, будто я стал больше, надулся, как тетка в третьем фильме о Гарри Поттере, а сердце и боль, поселившаяся в нем, остались глубоко внутри…

Боль не прошла и после. Психиатр говорил, что теперь мне должно стать легче, я должен социализироваться и начать жить заново. Легко ему говорить, уверен, что фразы для всех самоубийц заготовлены одинаковые. Вот только причины для этого поступка у всех разные: у кого-то и правда помешательство при хорошей жизни, а у кого-то жизни больше нет, хоть они и продолжают двигаться, есть, дышать. Как я. Я уже был мертв, как бы меня не старались удержать в этом мире.

Меня определили в первичное отделение, его называли острым. Приличное отделение, с виду обыкновенная больница, вот только на окнах решетки и строгий надзор. Множество медсестер, которые неусыпно наблюдали за действиями каждого пациента, проверяли постель, чтобы ничего не было спрятано под подушкой или матрасом.

Были люди, казавшиеся вполне нормальными, пока резко не вскакивали и не начинали стучать себя по голове и кричать, что мы все умрем. Как можно вылечиться в такой обстановке? Я завидовал всем этим шизикам вокруг. Их взгляд блуждает где-то далеко, и что бы они не видели, это было лучше реальной жизни. Но самые везучие это… чуваки с манией величия. Один считал себя Лениным – счастливый человек. В своих грезах можно надумать себе всё что угодно. Я б стал пиратом, Джеком Воробьем, например, и бороздил бы просторы больничного коридора на своей «Черной жемчужине».