Жила-была одна семья - стр. 10
– Проходи, Сашура, проходи, – так ее называли только здесь. И ей очень нравился такой вариант своего имени, но почему-то она не могла себе представить, что кто-либо еще, кроме этих людей, может так к ней обратиться. Вряд ли кому-нибудь другому на всем белом свете удалось бы повторить эту ласковую и вместе с тем чуть ироничную интонацию, с которой появлялся на пороге дядя Нодар и тут же сообщал степенно и громко, будто Сашин визит должен был стать новостью номер один на всех информационных лентах: – Эсма, наша красавица пришла.
– Чудесно, – тут же летело из комнаты звонкое меццо-сопрано, – я только что обнаружила в шкафу восхитительное платье. Сашура, ты должна померить. Мне уже не по возрасту, а тебе подойдет. – И тетя Эсма, легкая, хрупкая, миниатюрная, появлялась в коридоре, продолжая рассказывать о том, какое великолепие из шелка и кружев завалялось где-то на антресолях специально для Саши. А Саша не слушала, только смотрела во все глаза на тетю Эсму и поражалась, как эта красавица, с ее тонкими запястьями цвета слоновой кости, высокими скулами, бледным, словно восковым лицом, темными миндалевидными глазами с поразительной, свойственной грузинкам глубиной и поволокой и волосами – длинными, гладкими и черными как смоль, может думать, будто что-то может оказаться ей не по возрасту, что кто-то может носить ее вещи. И этот кто-то – она, Саша, – угловатая, прыщавая и краснеющая от одного только взгляда, обращенного в ее сторону.
– Сашура, ты только посмотри, как тебе идет! – Хрупкие руки крутили ее перед зеркалом, поправляя завернувшиеся кружева, разглаживая слегка замявшийся шелк. – Просто красотка, ни убавить ни прибавить. Хотя нет, постой-ка! Прибавить все-таки можно, – длинные пальцы в мгновение ока сооружают у девочки на макушке вечернюю прическу. – Да, так еще лучше. У тебя локоны очень густые. И великолепно смотрятся. Мне бы хотелось такие иметь. – И Саша мгновенно вспыхивает. «Тетя Эсма считает, что у меня может быть что-то лучше, чем у нее. Это нелепость какая-то. Где я и где она – умница, красавица, талантливый переводчик, а еще у нее и голос, и слух, и на гитаре играет, а мне медведь на ухо наступил. Она играет, а дядя Нодар слушает, улыбается в свои усы и хвалит ее: «Ах ты, моя птичка-невеличка!» А на меня так никто не посмотрит и никто не назовет своей чито-грито. Разве что папа… Но на то он и папа, чтобы нахваливать свою дочку».
– Ладно, Эсма, совсем девчонку замучила. Одела уже, теперь накормить надо. Пойди сообрази что-нибудь поесть.
И волшебница послушно отпускала Сашу, ускользала, и вот уже с кухни доносилось звяканье тарелок, и летел через всю квартиру вопрос:
– Вам мужужи или харчо?
– Харчо, – откликался дядя Нодар, а Саша смотрела на него восхищенно и пыталась понять, как ему удается управлять королевой.
– Что, Сашура, не понимаешь? – глаза хитро блестели, губы растягивались в лукавой улыбке.
«Ну как ему удается прочитать мои мысли?»
– Не понимаю, – соглашалась Саша, и дядя Нодар весело смеялся, качал головой и немного обидно заключал:
– И не поймешь!
Но однажды смеяться не стал, подозвал девочку к себе, махнул на стену, спросил:
– Что это?
Саша старательно вглядывалась в рисунок, не нашла ничего особенного, сказала:
– Картина.
– Экая ты торопыга! «Картина». Это я и без тебя знаю. А на картине что?