Жидкая жизнь сублейтенанта Замфира - стр. 21

– Стой, Вась! – крикнул он, скрылся на миг внутри и спрыгнул на землю с белым листком в руке. – Держи! Тебе на память.

– Откуда это? – Замфир изумлённо разглядывал карандашный рисунок.

На намеченном штрихами диване сидел он, с тонкими усиками и скорбно воздетыми бровями, заложив ногу на ногу – весь из тонких линий, острых углов и размазанных пальцем теней, но совершенно узнаваемый. В его позе было что-то неправильное, сквозило некоторое неудобство, из-за чего рисунок вызывал тревогу и ощущение уязвимой хрупкости.

– По-моему, прямо в корень зрит, как думаешь, Вася? Скажи хоть что-нибудь.

Замфир оторвался от рисунка.

– Художник очень… талантлив, – выдавил он из себя.

– Это Люба, он заходил ночью, помнишь? Говорит, у себя, в Сербии, был большим художником, а бросил всё и стал санитаром. Едет в госпиталь, в Добруджу.

Замфир вздрогнул, вспомнив ночной сон.

– Хотел картину писать… Да когда он её там писать будет? Я и выменял у него эскиз за вторую бутылку "Шустова". Мы ведь с тобой её так и не раскупорили.

Впереди сипло засвистел паровозный гудок. Эшелон дёрнулся, проверяя сцепки. Помощник машиниста галопом промчался мимо, заглядывая между вагонами.

– Пора, Вась. Бог даст, ещё свидимся. Давай обнимемся, – сказал Сабуров, и не дав Замфиру опомниться, обхватил его наискось и похлопал рукой по спине.

– Бояться – не трусость, Вась, – тихо сказал он ему на ухо. – Никто заранее не знает: трус он или нет. – Поручик отстранился, держа его за плечи и добавил: – И насчёт барышни, которую ты так старательно от меня прятал… Помнишь? Штурмуй эту крепость так, будто уже её взял, и всё получится. Ну, бывай!

Он запрыгнул в вагон, и эшелон уехал на юг. Мимо, набирая скорость, проносились вагоны, высовывались по пояс весёлые сербы и махали руками.

Замфир не мог взять в толк, как можно улыбаться, когда поезд везёт тебя на убой, когда завтра или послезавтра тебя отправят под пули и сабли врага, и может быть, и даже скорей всего, убьют или покалечат. Что бы ни рассказывали священники, а погибнешь ты – и погибнет весь мир с тобой. Станет неважно, победит Румыния или проиграет, ведь ты об этом уже не узнаешь. Тогда зачем всё это?

Сублейтенант Замфир стоял в траве перед грубо сколоченной платформой с надписью "Казаклия", в глубоком гагаузском тылу, заложив руки за спину. Он изо всех сил старался сохранять высокомерный вид, хоть на деле ему хотелось вздёрнуть руку в древнем римском приветствии, отдать дань мужеству идущих на смерть. Поезд увозил на пылающий юг простых чернявых парней с открытыми улыбками, таких же как он, только вовсе не страшащихся смерти, а не каменноликих легионеров.

Промелькнул последний вагон, и резко стало тихо. Приглушённо кудахтали куры на дворе Сырбу, шелестела трава от тёплого ветерка да потрескивали, отдыхая, шпалы и, наверное, не было на Земле в этот миг более мирного и спокойного места.

– Просто они созданы для войны, а я – нет, – тихо сказал себе Василе.

Ближе к вечеру в сторону фронта проехал санитарный эшелон, без остановки. Уже учёный, Замфир близко к насыпи не подходил. Выставив руку с химическим карандашом, издалека пересчитывал просветы между вагонами. В 21:00 телеграфировал в штаб сводку за день. Что с ней будет дальше, и прочтёт ли её кто-нибудь вообще – об этом Василе пытался не думать. Грызла его догадка, что папа воспользовался своими связями в кабинете военного министра, чтобы запихнуть его на бесполезную и безопасную должность, грызла и злила, но не очень натурально. В глубине души Замфир был отцу благодарен.