Жернова времени - стр. 45
– Да я…
– Вот и хорошо. Жора, – она поймала наконец мой взгляд, и тихо сказала: – Сегодня моя мама опять на дежурстве…
– Я приду! – прижал я её к груди. – Я обязательно приду.
– Хорошо, – прошептала она и, лихо встряхнула коротко постриженными волосами, – я буду ждать.
Я смотрел, как ловко цокают по мраморным плитам аккуратно подкованные сапожки девушки, и проклинал все войны на свете. Так не должно быть! Не должны женщины решать мужские вопросы. Бог их создал совсем для другого. Неужели этот мир никогда не изменится! Военное сукно грубо топорщилось на хрупкой девичьей фигурке. Нежная тонкая шея сиротливо выглядывала из жёстких тисков воротника. Нет, не зря всё-таки говорят, что у войны не женское лицо.
– И куда тебя? – спросил я вечером, обнимая слегка подрагивающие плечи. – Замёрзла?
– В распоряжение штаба фронта. Не могу согреться.
– Только не соглашайся за линию фронта, – произнёс я, понимая, что говорю ерунду. В распоряжение штаба фронта – это и есть на ту сторону. Было бы по-другому, ей бы сразу выдали предписание в одну из воинских частей. Да и вся эта секретность, это не просто так.
– Глупый, – улыбнулась Вера, – как могу отказаться. Я ведь тоже солдат. Давай лучше пить чай.
– Давай лучше чего-нибудь покрепче, – буркнул я и выложил на стол все остатки Серёгиной передачки.
Война и женщина, война и любовь. В такие моменты в человеке обостряются все чувства и инстинкты. А этот инстинкт является чуть ли не основополагающим. Природа мудра, она понимает, что необходимо заполнять пустоту, которую своей глупостью и амбициями создают люди, она толкает нас в объятия друг друга, словно бы говоря: «Вот чем надо заниматься, а не убивать себе подобных».
– Жора, – журчащим с придыханием голосом произносит Вера в ночной тишине моё имя, – я люблю Жору! Смешно. У тебя имя, как у какого-нибудь одесского биндюжника. Никогда не думала, что полюблю человека с таким именем.
Я молчу. А что я могу сказать? Может быть, уже через несколько дней эта девочка будет одна пробираться по глухим лесам Брянщины или Белоруссии. Может быть, в неё будет нацелено всё оружие вермахта, чтобы в лице этой маленькой женщины убить на земле жизнь. Но глядя в её счастливые глаза, я переступаю через все свои табу:
– И я люблю тебя, девочка.
И не важно, что это не так. В такой момент всё сказанное не важно. Любовь и война, любовь и смерть – вот что имеет в данный момент значение.
Вера теснее прижимается ко мне. Её горячее дыхание обжигает мне шею.
– Как быстро летит время, – говорит она, – как бы хотелось научиться останавливать время, когда этого очень хочется. Растягивать его за счёт времени, потраченного впустую?
– Ты ещё совсем ребёнок… Зачем тебе война?
– Вовсе нет, – обиженно надувает она губки. – Мне уже девятнадцать… Через два месяца будет.
И чтобы доказать своё право на взрослость, Вера делает со мной всё, что хочет. В какие-то моменты в глазах юной искусительницы просыпается снисходительность, накопленная опытом всех женских поколений. Она прекрасно осознаёт власть женского начала над мужским. И это осознание превосходства доводит её до оргазма. Она бьётся в моих руках, словно раненая птица. И наконец удовлетворённо затихает на моей груди.
– Так вот что такое любовь, – шепчет она сонным голосом, – теперь мне ничего не страшно.