Жернова истории - стр. 44
Копаясь в памяти Виктора Осецкого, я с самого начала с удивлением и с нарастающим иррациональным страхом обнаруживал, что сей субъект не имел в своей жизни до сентября 1923 года практически никаких личных привязанностей. Ни с родителями, ни с родственниками он уже давно никаких контактов не поддерживал и даже не интересовался их судьбой и местонахождением. Осецкий не имел друзей и даже приятелей, хотя довольно ровные поверхностно-приятельские отношения со многими коллегами по службе и с собратьями по эмиграции он поддерживал (хотя бы с тем же Красиным). Он мог принимать живое участие в судьбе людей, с которыми сталкивался, и ревностно отстаивать интересы дела, которым занимался, – но ни друзей, ни соратников не приобрел. У него не было ни жены, ни любовницы, а лишь отрывочные полустертые воспоминания о мимолетных связях.
Взяв от Осецкого без особого напряжения его память, жизненный опыт, манеры, внешнюю сторону его стиля общения с людьми, которые и моему обыкновению особо не противоречили, – я не смог принять его отношения к жизни. Ведь не случайно же он хотел совсем недавно плюнуть на все и перебраться на теплое место в итальянском торгпредстве? И не случайно провалившаяся в прошлое моя личность вступила в конфликт с этим намерением, и Виктор Осецкий, с подсаженным ему попаданцем (то есть мной), пребывает ныне в Москве, а не в Риме. Но вот той социальной изоляции, в которой жил Осецкий, я еще не преодолел. Я и сам не могу похвастаться особо хорошей коммуникабельностью, но из этой изоляции надо выбираться, и выбираться как можно скорее!..
Промучив себя почти все воскресенье этими мыслями, под вечер я уже не был способен к каким бы то ни было размышлениям. Голова обрела состояние спасительной пустоты и какой-то отупелости. Безо всяких мыслей я проделал обычный комплекс физических упражнений, перекусил, затем лег раньше обычного в постель и заснул глубоким, без сновидений, сном.
В понедельник к концу рабочего дня в мой кабинет заглянула Лида Лагутина и поинтересовалась:
– Ну как, Виктор Валентинович, не передумали заняться спортом?
– Не передумал, – отвечаю со вздохом, отрываясь от бумаг, разложенных на столе.
В последние дни навалилась масса работы по претензиям, связанным с поставкой некачественного товара. Кое-кто в торгпредствах, как обычно, либо мух не ловит, либо ловит немало себе в карман – и отнюдь не мух… Тряхнув головой, словно отгоняя от себя эти мысли, встаю из-за стола и обращаюсь к Лиде:
– Ну веди, показывай, где из меня будут делать спортсмена (чуть не ляпнул – «супермена», – но все же вовремя прикусил язык).
Мы с Лидой доходим пешком до Лубянской площади, пересекаем ее и выходим на Рождественку. По этой улочке сначала лезем в горку, а потом спускаемся к Трубной площади.
– Ну а отсюда уже рукой подать, – говорит моя спутница.
И действительно, когда мы выходим на Цветной бульвар, я уже догадываюсь, куда лежит наш путь. Новообразованному московскому пролетарскому спортивному обществу «Динамо» распоряжением Ф. Э. Дзержинского было передано здание на Цветном бульваре, дом пять, где ранее размещалось гимнастическое общество «Турн-Ферейн», имевшее немецкие корни.
Можно было, конечно, не тащиться весь путь пешком, а пройти от Ильинских ворот по Маросейке до бульваров, а там уж на «Аннушке» доехать до Цветного. Но я вполне понимаю Лиду: живя на студенческую стипендию, лишний раз на трамвае не будешь раскатывать.