Женское счастье - стр. 20
Но тут же и вздрогнула, покоробилась: «Ну вот, здрасьте вам, пожалуйста!»
Это заснувшая Ольга напротив, лежа на кровати навзничь, стала храпеть. Ее ровный сап в какой-то момент переломился, и она затрещала на выдохе сырым храпом.
«Этого еще не хватало: дома – Кубыкин, здесь – она!» Кубыкин храпел почти всегда, и особенно, если выпьет с устатку водки, – выдавал ночью звучного смачного храпака, вот тогда Вера иной раз полночи ворочала его с боку на бок, бессонно жмурилась, бурчала и невольно дожидалась нового приступа мужниного оркестра.
«Интересно бы узнать: храпит ли он? Вряд ли. Он слишком… (Она долго подбирала точное слово, и наконец остановилась.) Он слишком утончен, чтобы так сифонить». Вера поднялась с кровати, неприязненно взглянула на открытый шумный рот Ольги и вышла на лоджию.
Господи! Вера раскинула руки.
Ах, какие чудные стояли дни! Какие удивительные вечера! Почти неколебимо солнечная погода утвердилась на побережье, лишь иногда короткой грозовой серостью застилось небо, обрушивалось кратковременным освежающим ливнем, омывая изможденный от жары пляж и брусчатку улиц, шебурша в субтропических кронах. А потом еще ярче, острее рассыпалось зеркальными бликами на волнах солнце, белело на каменных молах, серебрилось на влажно-зеленом газоне и листьях развесистых пальм, и опять чисто-голубой свод стерег хребты гор, или они его. К вечеру и небо, и горы мягко туманно тускнели, и с далекой недостижимой оранжевой пелены заката тянул легкий бриз, пляж и море смолкали, последняя чайка парила с вечерним дозором, и близкая ночь уже сияла синей звездой в небе, к которой изо всех сил тянулся тонкий, как юноша, остроконечный кипарис на пригорке близ водолечебницы. Санаторная публика меняла костюмы, в сумерках красивее, притягательнее становился загар женских ног, выразительной глубиной отличались глаза, таинственно-сладко и волнующе делалось на душе, и так хотелось влюбиться…
Справа, вдали, в отсветах закатного сиреневого багрянца простиралось необъятным разливом море, примолкшее, предсонное; слева, на востоке, под густой тенью наступающей темной южной ночи едва угадывались иззубрины гор; вверху, над ними, колеблющимся светом означились близкие созвездия; внизу, в прибрежной долине – раскиданы огни курортного поселка с яркими врезками рекламных вывесок; а ближе, на санаторной аллее, где, чередуясь с вихрастыми каштанами, горели фосфорические шарообразные фонари, гуляли разодетые люди, в основном – парами, и чаще всего – он и она.
Вере вдруг стало нестерпимо обидно: в такую отдохновенную пору, в такой изумительный вечер, – безвозвратный, ибо все в жизни единственно и в единственный раз! – она киснет в комнате, в застое, в самосозданной изоляции, с несносной, скучнейшей Ольгой и еще слушает впридачу ее сонное хрюканье, а не находится где-нибудь там, внизу, в свете огней, среди вечерних нарядов, в компании интересных людей и в потоке веселых беспроблемных разговоров. Как нерационально, оплошно, не в полный накал протекает ее отдых!
Нет ничего осудительного, если бы она с кем-то провела вечер на скамейке у моря, или – в ресторане, выпила бы там хорошего вина, – это не повредило бы лечению. Да и если бы поцеловалась с кем-то – что тут такого? К тому же здешние кавалеры к ней «сватались», только она их распугала своей несговорчивостью. Правда, до уровня Виктора они не дотягивали, но все же, все же…