Жемчуг богов - стр. 50

– Жизнь устроена слишком странно, чтобы хоть что-то в ней можно было объяснить. – Гет, бродяга, не имеющий дома, отказавшийся от родства, не носящий оружия, сидел у костра среди себе подобных и делился единственным, что у него было, – мыслями, рожденными одиночеством. – По ту сторону от Бертолийских гор известна единственная песня, Песнь Начала. Здесь, в Варлагоре, услышать Песнь Начала – самый верный путь к гибели. Здесь поют лишь Славу Родонагрону. Если бы басилея Эленга захотела оставить своего врага без подданных, ей довольно было бы пролететь над Варлагором на алой птице и спеть Песнь Начала так, чтобы каждый ее услышал. Владыка Родонагрон желает стать единственной в мире легендой, и для тех, кто никогда не покидал Варлагора, он уже стал ею.

– Зачем ты рассказываешь нам всё это, пришелец? – спросил вдруг старик, закутанный в черную накидку, сидевший к огню ближе других. – Ты хочешь нас погубить?

– Разве вас можно погубить?! – удивился Гет. – Разве у вас есть хоть что-нибудь, чем вы дорожите…

– Я доволен уже тем, что грею свои старые кости у этого костра, а не болтаюсь на дыбе, видя, как на огне калятся железные прутья. – Старик высвободил из складок одежды единственную руку и показал Гету. Двух пальцев на ней не хватало, а на остальных не было ногтей. – Я уже побывал в лапах Милосердных Слуг, и то, что я здесь, а не там, уже доставляет мне немало радости.

– Но слуги Родонагрона вновь могут схватить тебя.

– Нет… Они вовсе не хотели моей смерти. Им надо было лишь сломить мой дух и отнять у меня веру в древних богов. Они сломили мой дух и отняли веру, ведь боги не пришли мне на помощь.

– Но теперь ты свободен.

– Никто, кроме мертвых, не свободен, и утром ты убедишься в этом… – Старик плотнее закутался в свою хламиду, придвинулся еще ближе к огню и растянулся на прогретой земле. Через мгновение послышался его приглушенный храп.

– Который?! – Крик ворвался в сон, словно копье, ударившее в беззащитную мягкую плоть. Гет моментально открыл глаза и увидел четверых стражников с выбитыми на панцирях скрещенными молниями. Эмблема Милосердных Слуг была хорошо известна всем в пределах Варлагора. Рядом с ними стоял вчерашний калека и указывал на Гета скрюченным пальцем, лишенным ногтя.

– Он, ублюдок безродный! – Старик старательно изображал гнев. – Самого владыку чернил!

– И что этот бродяга посмел сказать о владыке? – спросит триарх, проводя пальцем по лезвию секиры.

– Не смею повторить!

– Правильно, что не смеешь, – усмехнулся триарх. – Ты, я вижу, стреляная сова. Второй раз в Башню никто не хочет.

– Тут его кончим? – поинтересовался один из стражников.

– Думаешь, только тебе порезвиться охота, – пристыдил его триарх. – На месте кончать велено только своих смутьянов, а всех приблудных – в Башню тащить.

– Не ближний свет, – продолжал артачиться стражник. – И опять всю дорогу одни сухари грызть.

Но триарх его уже не слышал, он склонился над Гетом и, дыша ему в лицо вчерашней брагой, пробормотал:

– Может, и впрямь не таскать его далеко…

– И кто-нибудь, почтенный триарх, обязательно донесет на тебя, – сообщил ему Гет, брезгливо сморщив нос.

Ответ был именно таким, как Гет и ожидал. От затрещины искры посыпались у него из глаз, но то, что триарх злится, было добрым знаком – убивать его здесь и сейчас не будут. А потом… В конце концов, его жизнь уже не раз висела на волоске, а он до сих пор жив. Порой Гету даже казалось, что он – третий бессмертный, и эта мысль его очень веселила, особенно когда ему в очередной раз удавалось избежать гибели.