Железный волк - стр. 50
Очнулся. Все болело. Ну и досада, как всегда: вот ты опять не уберегся. Ведь знал же, кого звал! И чуял ведь: как только ты вошел к ним в гридницу, так сразу будто варом окатили! И тебя сразу повело. Нет чтобы… Да чего теперь! Как было, так и было. Кем ты рожден, тем и умрешь, ни крест, ни оберег тебя не оградят – потому что от себя не оградишься. Волк, он есть волк, волк-одинец, волк в княжьей шкуре, зверь…
Взвыл зверь! Затрясся! Князь стиснул зубы и весь скорчился, заныл! Тьма! Смерть!..
И опять тишина. И светло. И боли словно не было. И голова опять чиста. И на душе опять легко. Всеслав стер пот со лба, лег на бок, полежал. Все хорошо, подумалось, все хороши, и день хорош. Вот только боязно! Чего? Блажь это, князь! Ты – князь, ты – человек такой же, как и все, ты никакой не волколак, не лгал ты, не казнил, а был любим, сынов взрастил и отчину держал, а срок пришел…
Всеслав поежился. Уперся в изголовье, сел. Громко, как только мог, позвал:
– Игнат!
Игнат принес воды – заговоренной, из криницы. Игнат всегда имел запас; чуть что – и сразу подавал, даже не спрашивая, надо ли. Владыка гневался, грозил: «Негоже пастырю!» Так пастырь – это он, владыка, а не я, а я такой же, как и все, смущенный.
Напившись, Всеслав лег, потянулся, зажмурился… И вдруг спросил:
– Иона здесь?
– Как здесь? – переспросил Игнат. – Нет никого. Эти ушли, все трое. А Иона же совсем не приходил, Любим же сказал – он хворает…
– Да знаю я! – сердито перебил Всеслав. – Но здесь ли он, владыка, или нет? В Детинце? При Софии?
– Нет, он в Окольном. Еще же только апрель.
Князь повторил:
– Апрель… – подумал и спросил: – А день какой?
– Девятый.
Девятый, пятница. А в среду… И князь усмехнулся. Еще бы, подумал он радостно, апрель четырнадцатого дня – вот какова будет среда! То есть день в день, как восемь лет тому назад брат Всеволод… Брат? Дальний брат! отродье Ингигердино… был погребен брат Всеволод! Последним он ушел из тех троих, что целовали крест на мир, а после, заманив к себе в шатер… Уф-ф! Жарко как! Не продохнуть! Вот и тогда, при Рше, жара была, июль. Ты не стерпел, снял шлем, так и вошел в шатер к змеенышам без шлема, успел еще сказать…
Тьфу, тьфу! Забудь! Грех это, князь, чужой грех вспоминать. Лежи, молчи!
И князь лежал, смотрел перед собой. В красном углу – лампада. Лик черен, ничего почти не видно. Проси Его, моли, а Он… А кто еще? К кому еще ты можешь обратиться? Ведь больше никого…
Вот, хорошо уже, боль унялась, и голова опять чиста и почти не болит. Вот, сел, никто не помогал. Вот, посижу…
Дух заняло! Всеслав сидел, держался за тюфяк, шумно дышал…
– Князь, ляг, – тихо сказал Игнат.
Игнат! Здесь он! Значит, не бросил, не ушел! Князь слабо улыбнулся и сказал:
– Нет, душно здесь. Мне бы маленько бы… Так, говоришь, он в Окольном?
– Да, у себя.
Князь поднатужился и сел. Сказал уже уверенней:
– И ладно, – потом немного помолчал и, отдышавшись, приказал: – Коня, Игнат! И отроков!
– Князь!
– Знаю, не впервой. Велели – исполняй. Иди!
Игнат ушел. И боль мало-помалу уходила. Брат, помнишь, говорил: «Ты одержимый, брат. Бес жрет тебя. Сожрет – и выплюнет». Вспомнив о брате, князь нахмурился. Хотел подумать о другом – не получилось. Опять подумалось: брат, и не просто, а старший. На пять лет. И настоящий брат, не то что Ярославичи! Вот только очень не любил тебя тот настоящий брат, он говорил: «Ты мать мою убил. Ты. Вместе с бабушкой». И бил тебя, когда никто не видел. А ты молчал, терпел. Ты только говорил: «Дождешься, брат! Вот вырасту – убью тебя». А брат смеялся, отвечал: «Нет, не убьешь. Кишка тонка». И не убил ты брата! Умер отец, ты стал князем. А брата уже не было – он еще за год до того с охоты не вернулся. Лодку тогда нашли, весло. Шапку на берег вынесло. А тела брата так и не нашли, так и отпели его без него…