Железный поход. Том третий. След барса - стр. 34
– Ты «ду-мал»! – вновь набивая трубку, горячо перебил Виктор и, напряженно щуря из-под длинных выгоревших ресниц яркий живой глаз на Аркадия, молвил: – Вот тебе мой совет: о политике забудь. Дерьмо не трогать, сам знаешь… Не наше это дело, грязь да и только. Мы офицеры, брат, рождены для другого. У нас еще так говорят на собраниях: «Политики нет там, где свинью громом убило». На кой тебе эти самокопания? Тьфу, тьфу… быть может, для тебя лютый чечен уже пулю отлил, а ты?..
– Ну спасибо, голубчик. За такую ворожбу следует непременно выпить. – Лебедев беззлобно улыбнулся и потер костяным мундштуком о колено. – Все верно, Виктор Генрихович, все правильно. Спасибо за совет… Все не без греха. Все страдаем от глупости: дураки – от собственной, умные – от чужой.
– Рад, что согласен… Рад, что убедил! – Григорьев оживленно зажурчал брагой и, явно желая сменить неприятную тему, подытожил: – Главное – не ставить иллюзорных задач, Аркадий Павлович, решение оных тебе неизвестно. Давай зажжем Божью свечу в нашей беседе. И вообще, к черту мрачные мысли! Живем один раз, а разговоры все за упокой да за душу. Давай лучше о женщинах, о вине… Только в восторгах любви люди ощущают счастье бытия и, прижимая губы к губам, обмениваются душами. Но у нас, дорогой, Аркашенька, дам нет, а посему целоваться в губы, как фавны, не будем. К слову сказать: без женщин жить трудно, а с ними накладно. Так что все к лучшему. Зато есть вино и водка. А алкоголь, как известно, тем паче на войне, есть посредник, примиряющий человека с действительностью. К примеру, водка! – Григорьев, будучи в ударе от выпитого и от негаданной встречи, бурлил и кипел: – Так значит, водка-с – это, mon cher, ей-Богу, волшебная жидкость, коя превращает черную тоску нашего пограничья в белую горячку. С этим злым демоном можно смириться, бороться или сойти с ума. Сегодня, по обстоятельствам… я-с предлагаю бороться!
– Браво-о! – Лебедев от души рассмеялся, поднял кружку с хмельным нектаром. – Право, отрадно сознавать, Victor, что мы снова вместе. А также отрадно, что офицер, с коим мне суждено служить, так думает. За дружбу, за Государя!
Чокнулись, выпили; заедали ядреную брагу чуреками и хинкали. Смотрели друг на друга, вспоминая далекую юность, ощущая при этом сыпкие мурашки, бежавшие по телу.
Григорьев изменился за годы неузнаваемо. Почти ничего не осталось в этом мореном солнцем, ветром и временем кавалеристе от того щуплого голенастого Витьки, с которым более пятнадцати лет назад Аркадия развела судьба. Он заматерел, раздался в плечах, хотя по-прежнему оставался поджарым и легким на ногу. Волос в густущих усах порыжел и кое-где схватился инеем седины, стал жестким, как проволока; лицо огрубело, равно и голос, и он казался Лебедеву старше своих действительных лет. Одни лишь глаза оставались те же, вернее, правый глаз, другой же смотрел недвижимым осколком стекла, будто чужой, мешая стороннему взгляду. Аркадий гнал от себя неудобство, внимал собеседнику, прицельно глядя в здоровый глаз, и тонул в искрящемся беспокойстве его зрачка, в котором мелькали картины и лица былого.
– …Вы жизнью-то то не брезгуйте, голубчик… Лучшего не придумали, черт возьми! – Григорьев продолжал балагурить, не забывая налегать на вино. – Эх, все же ловко мы нынче сошлись лоб в лоб. У меня, ей-ей, в разуменьях все помутилось… Ты брось, Аркадий, свою известную брезгливость да гордость. Ешь, не стесняйся, что Бог послал. Тут, брат ты мой, полнейший халал, харамом