Желание одержимого - стр. 34
Восполнить вызывающую, оставленную Фрейдом нишу можно было только полностью оставив медицинский дискурс со всеми его смысловыми последствиями – и движение в сторону от них происходит не ранее, чем для расставания с ними появились, как выражаются марксистские исследователи, необходимые предпосылки. Сегодня, после лакановского вмешательства, прежние ссылки на «темперамент» или «характер» звучат так же экзотично как и ссылки на «врожденную конституцию». Тем не менее, медицинская оптика до конца не преодолена, постольку на ее место так и не заступил до конца другой способ тематизации невротического. По существу, в практическом психоанализе постмедикалистская эпоха так и не наступила – аналитики, даже невзирая на известное лакановское заявление, что «анализ не лечит», все равно рассматривают себя попутчиками, сподвижниками врача. Это положение сохраняется даже там, где работы Лакана являются приоритетными и где есть все основания для опоры на них.
Начатое Лаканом размежевание на основе обозначенного им «дискурса психоаналитика», таким образом, не завершено, и фактически можно утверждать, что для него на текущий момент едва ли подготовлены основные пути. Тем не менее, двусмысленное сотрудничество с дискурсом медицины становится для психоанализа все более тягостным, а ложность его положения со временем усиливается.
В то же время это не означает, что, разорвав с «врачебным делом», психоанализу необходимо вернуться к «философии» или «философской мысли», поскольку дискурс, который представляет эту мысль, также не является аналитическим. Фактически, он не оставляет психоанализу места – и это происходит даже в тех случаях, когда современные философы пишут о психоанализе или используют элементы его теории.
Происходит так потому, что философский дискурс – это высказывание о субъекте, отношения которого с тем, что психоанализ называет «знанием», организованы как призыв обратить к этому знанию свое желание. Это не означает, что в этом он тождественен дискурсу научному – речь в философском высказывании не идет о «новом знании». Тем не менее, предполагается, что знание, которое ищет философ, каким-то образом затерто, отсутствует в кругу публичного высказывания – например, прикрыто ходом повседневности или потребительской иллюзией. Требование философии, таким образом, заключается в призыве освободить для этого знания место в речи.
Именно это делает дискурс философии непсихоаналитичным – а вовсе не то, что он «абстрактен» и не соприкасается с непосредственным личным опытом субъекта. Психоналитический дискурс точно так же не имеет к этому опыту непосредственного отношения – именно здесь разного рода экзистенциальные психотерапии, сделавшие на психоанализ свою ставку, сбиваются с пути, настойчиво и бесплодно требуя от анализа того, что не является его продуктом в принципе.
Психоаналитическое высказывание не предлагает знания и не создает его. При этом оно имеет тот же предмет, что и философия – не в том смысле, что оно занимается условиями постижения действительности или формированием этической повестки. Для психоаналитического подхода важностью обладают последствия того, что философия предъявляет в качестве «знания» – последствия вызванных таким образом философией изменений в позиции субъекта. Все это имеет значение, поскольку, как намекает лакановский подход, искать исток невротизации современного типа, сопровождающегося пришествием субъекта навязчивости, психоанализу предстоит именно здесь.