Жаркий Август. Книга вторая - стр. 30

— Да, крепкий парень попался. Сильный, — ещё жестче жмёт на плечо, — повезло, что послушный, лишних движений не делает.

На последней фразе делает особое ударение.

— Да? Странно, — пристав искренне удивляется, — с фиолетовой меткой и послушный? Нонсенс.

— Хозяйка хорошая попалась. Вот он ее и не хочет расстраивать. Так ведь?

Тимур, наконец, смотрит на меня. Впервые за все это время. Еле заметно киваю, призывая его к спокойствию. Взглядом пытаюсь погасить его порывы, потушить пожар. Ободряюще улыбаюсь уголками губ.

Тимур, чуть прищурившись, смотрит в ответ. На эти мгновения кажется, что весь мир исчезает, и остаёмся только мы с ним вдвоем. Внутри все рассыпается на миллион осколков, когда вижу, как он, поверив, успокаивается. Медленно выдыхает, берет себя в руки.

Слегка ведёт плечом, показывая, что в норме. Лазарев понимает это без слов. Ещё раз хлопает Тима по плечу и убирает руку.

С трудом перевожу дыхание, но спустя минуту, когда взгляд падает на циферблат, снова забываю как дышать.

Пошел третий, последний час.

От Барсадова ни звонка, ни весточки. Я не знаю, что и думать, секунды ускользают, словно песок сквозь пальцы. Хочется бежать, куда глаза глядят, кричать на каждом углу, что нужна помощь. Но не могу даже шевельнуться.

Единственный человек, который может нам помочь — это отец Тимура. Если с его деньгами, влиянием, связями ему это не удастся, то больше неоткуда ждать помощи. Я верю — он сделает все, что в его силах, зубами будет рвать за своего сына. Главное, чтобы смог, чтобы успел.

Остаётся час. Уже меньше.

Пятьдесят девять жалких минут, до того момента, как пристав уведет из моей жизни Тимура. Навсегда. До того момента, когда мое заявление об освобождении потеряет силу. Пятьдесят восемь.

И что потом?

Да, можно будет прижать Марику, объявив, что он вольнорождённый. И это будут уже ее проблемы, ее разбирательства с комитетом по правам человека. И ее вынудят освободить Тимура, но я даже думать не хочу, через что ему придется пройти до этого момента.

— Я не совсем понимаю, чего мы ждём, — недовольно произносит пристав.

Я тоже не понимаю, и от этого становится ещё горче, ещё страшнее. Он ждёт ответа, а я не знаю, что сказать. В поисках поддержки смотрю на Никиту. Он сдержан, собран, но я его знаю как облупленного, чувствую где-то на уровне подсознания. Вижу, что за внешним спокойным фасадом, кипит от злости, от беспомощности.

— Ждём или звонка, или приезда, — выдает он абсолютно невозмутимо.

— Кого? —  не унимается пристав.

— Специалистов, — Никита только пожимает плечами. А что он может ещё сказать? Так же как и я, находится в подвешенном состоянии, в незнании.

— Думаете, они вам скажут что-то новое?

Да что ж этот хрен никак не заткнется? Каждая его фраза, каждый вопрос — словно удар по нашему самообладанию, по уверенности в счастливом разрешении конфликта, а главное по выдержке и без того взвинченного Тимура.

— Посмотрим, — произнес Лазарев таким тоном, что любой дурак бы понял, что разговоры не уместны.

Пристав не понял:

— Молодые люди, уверяю, все будет именно так, как я сказал. Закон в этой ситуации абсолютно однозначен и прозрачен. Мы только теряем своё время.

Со стороны кажется, что Никита — сама невозмутимость, что ему вообще плевать на происходящее вокруг него: