Зеркало Рубенса - стр. 15
Он чуть склонился к ее шее.
– Ох. – В дверях кабинета стояла Изабелла с подносом и глубоко дышала, как будто она запыхалась, поднимаясь по лестнице.
Рубенс отпрянул и тотчас отошел к станку. Глупейшая, бессмысленная случайность!
– Теперь волосы смотрятся хорошо. Над ушами, – произнес Рубенс, чувствуя, что краснеет, и от этого начиная злиться. – Мне очень трудно работать сегодня! – сказал он недовольно, глядя на Изабеллу.
Грудь и лицо Сусанны покрылись пятнами, она привстала в кресле и тут же села. «Надо было сразу сказать, чтобы ее портрет писал Антонис», – досадовал про себя Рубенс.
– Спасибо за печенье, Иза, – обратился он к жене, стараясь, чтобы голос звучал бесстрастно, на самом деле он был готов сорваться. – Посидишь с нами? Сусанна говорит, что ей жарко в шляпе, и вообще она желает, чтобы я писал ее портрет в саду, и он был бы как твой, представляешь?
– У меня много дел на кухне, – произнесла Изабелла тихо.
Рубенс понял, что это тот редкий случай, когда его жена волнуется, возможно, даже сердится.
– Детей пора кормить.
– Не можешь пять минут посидеть здесь, когда я пишу портрет твоей родственницы? – Он с нажимом произнес «твоей». – Пожалуйста, останься, – добавил он ласково.
Изабелла молча села, глядя в окно.
– Здесь очень душно. Правда, дорогая? – робко спросила Сусанна.
– Не знаю, – сухо ответила Изабелла, резко встала и вышла, переваливаясь и шурша юбками.
– Ты не принесешь мне веер? – крикнула вдогонку Сусанна. – А почему… Ну, ладно, в другой раз возьму свой.
«Ох уж эти бабьи перепады настроения», – подосадовал Рубенс про себя, но тотчас увлекся рисунком.
– Так что ты говорила о живописи, Сусанна? – Ему хотелось вновь вызвать недавнее необычайное выражение на ее лице.
– Я любила приходить и смотреть на картины Тициана. Каждый день садилась и мечтала. Беллини тоже очень хорош, в нем есть возвышенная ясность… но больше всего мне тогда нравился Джорджоне – он нежный, на его полотнах много света. И лица красивые. Странно, я никогда не встречала таких лиц ни в Италии, ни дома! Картины Джорджоне такие, ну… будто их ангел писал: ты смотришь на них и мечтаешь…
– Могу согласиться, – кивнул Рубенс. – А мое?
– О вашем мне сложно говорить… для меня ведь та живопись, итальянская – это виолы и скрипки. Особенно у венецианцев, во Флоренции иначе, более нарядно и не так искренне, что ли. Искусство венецианцев – это танец золотых песчинок на фоне витража, как в соборе июньским утром. И так хорошо мечтать перед ними! Другой свет, насыщенная солнцем страна… В Италии много тепла, цветов и света! Да вы и сами знаете… и поэтому местные жители такие веселые. Вот хотя бы мой учитель танцев, синьор Галетта, он всегда смеется! Он, он… ухлестывает за всеми нашими служанками! Хотя частенько его болтовня утомляет. А наши Брейгели, например, как шарманка, которая плачет и жалуется – она трогательная и душещипательная. Иногда забавная, но чаще – угловатая. Красота у нас грустная-грустная…
– А теперь про мое, наконец?
– Ваши работы… громкие. Как звук военного барабана, – задумчиво выговорила Сусанна. – Или трубы. Да, они яркие, ваши картины, и при этом удивительно большие, украшают высокие стены новых дворцов, таких огромных, тоже светлых по-своему. Но на меня ваши картины давят. Я бы сказала, что вы взяли у итальянских мастеров яркие краски… и преуспели в мастерстве рисунка, пожалуй, даже превзошли многих. Удивительный у вас рисунок, очень смелый, необычный. Что же касается другого… простите, мэтр, я не чувствую ваши картины.