Зеркало наших печалей - стр. 16
Он вел себя как припадочный и не отрываясь смотрел на Луизу, дрожавшую под тонким батистом ночной рубашки.
– Пятнадцать тысяч франков, подумать только!
Беседа зашла в тупик, судья полистал документы и вдруг улыбнулся, как хищник, схвативший добычу. Отпечатки пальцев, положение тела, следы – все свидетельствовало о том, что доктор Тирьон действительно застрелился сам, но одно обвинение Лепуатвен все-таки мог предъявить, чему очень обрадовался.
– Оскорбление нравственности!
Луиза ничего не понимала.
– Именно так, мадемуазель! Если вы считаете допустимым разгуливать нагишом по бульвару Монпарнас, это ваше дело, но приличные люди…
– Я не прогуливалась!
Луиза почти выкрикнула эту фразу, и ее затрясло, как в лихорадке. Судья откашлялся.
– Неужели? Тогда что же, скажите на милость, вы делали на бульваре без одежды? Вышли за покупками? Ха-ха-ха-ха!
Он снова взглядом призвал в свидетели полицейского и медсестру, те не откликнулись, но его это не смутило. Ликование превратило голос Лепуатвена в фальцет, казалось, он вот-вот запоет.
– Крайне редко в оскорблении нравственности обвиняют молодую женщину, вознамерившуюся выставить напоказ свои… – он так резко схватил очки, что едва не выронил их, – продемонстрировать всем свой… – побелевшие пальцы еще сильнее сжали дужки… – обнажив свою…
Злосчастная оправа не выдержала – сломалась.
Судья бросил удовлетворенный взгляд на две половинки, издав торжествующий звук, более уместный после удавшегося соития, убрал их и произнес мечтательным тоном:
– Ваша карьера в народном образовании закончена, мадемуазель. Вас осудят, после чего, естественно, уволят!
– Тирьон… Да, я помню… – вдруг произнесла Луиза.
Судья едва не выронил очечник и проблеял:
– Именно так, Жозеф Эжен Тирьон, Нёйи-сюр-Сен, бульвар Обержон, шестьдесят семь.
Луиза кивнула, обескураженный Лепуатвен закрыл папку, сожалея в душе, что не сумел довести несчастную до слез. Все сложилось бы иначе, проводи он допрос в своем кабинете, а теперь придется уйти ни с чем.
Любой человек на месте Луизы спросил бы, что будет дальше, она же не задала ни одного вопроса, и разочарованный крючкотвор удалился, не попрощавшись.
Луиза оставалась в больнице еще три дня и все это время почти ничего не ела.
Полицейский агент доставил решение судьи прямо в палату: самоубийство подтвердилось, мотив «проституции» отметен.
Медсестра с сочувствием улыбнулась, сожалел и «вестник несчастья»: молодая женщина в любом случае потеряет работу, так что радоваться нечему.
Луиза шагнула к двери. В больницу ее привезли голой, и никто не знал, куда делась одежда, оставленная в номере отеля «Арагон», кроме разве что секретаря суда и инспектора полиции. Медсестра обошла коллег и собрала для нее «приданое»: слишком длинную шерстяную юбку, синюю блузку, ярко-фиолетовый жакет и пальто, отороченное искусственным мехом. Луиза все приняла с благодарностью, хотя выглядела в этих тряпках нелепо.
«Как вы добры!» – воскликнула она, словно сделав неожиданное открытие.
Агент и медсестра долго смотрели ей вслед, и на сердце у обоих было тяжело: бедняжка шла медленной и усталой походкой человека, вознамерившегося броситься в Сену.
Луиза не собиралась сводить счеты с жизнью. Она направилась в сторону тупика Перс, на мгновение задержалась на углу, увидев вывеску ресторана мсье Жюля, потом ускорила шаг и вернулась к себе.