Земля второй попытки - стр. 4

На поляне возник спор. Двое мужчин, кажется, собирались выяснить отношения. Ну, точно, из-за женщины.

– Кажется, сейчас сцепятся, – говорит Энди. – Никакого уважения к многолетним усилиям профессора Снайпса. Полнейшее презрение не только к Ульрике Дальман, но и к генной инженерии в целом.

Женщина, которая была предметом раздора, подошла к конфликтующим, обняла сначала одного, потом другого, что-то такое шептала каждому, успокаивала и успокоила, примирила их друг с другом и с ситуацией. Потом отдалась сначала одному, потом другому. И всё так по доброму, искренне, человечно. И в мужчинах не было (теперь не было?) того, что писатель когда-то назвал «жестоким сладострастием».

– А ведь что-то в этом есть, – кивал каким-то своим мыслям Энди. – Но, обратите внимание, сейчас победила природа, социальная природа этих людей, а не вся эта генетическая модуляция по методике нашей Ульрики.

– Вот и хорошо, что природа, – ответила Ульрика. – Слава Богу, что природа. Значит, мы помогаем природе, а не насилуем ее.

– Блажен, кто верует, – усмехнулся Энди.

– Я понимаю, конечно, – Ульрика обращалась к профессору Снайпсу, – помогать природе не столь престижно, конечно, нежели создавать ее вновь, не так захватывает дух…

– Вам не надоело еще, мисс? – профессор морщился как от зубной, пусть и не острой, но всё-таки боли. – Сколько можно?

– А сколько можно вам? – не унималась Ульрика.

– Ничего, я уже близок к тому, чтобы найти ген занудства, – профессор попытался разрядить обстановку, – и вот тогда мы решим проблему Ульрики раз и навсегда.

– А вот это уже грань, профессор, – подхватил Энди. – Та самая, за которой генная инженерия посягает на саму суть человека.

Но даже благодаря его усилиям обстановка не разрядилась. Чувствовалась, что и профессор и Энди подхлестывают самих себя, принуждают самих себя к остроумию и жизнерадостности.

– Мы давно уже стали заложниками собственного эксперимента, – поясняла Ульрика Глебу, – но остановиться будет большим преступлением, нежели довести до конца.

Глеб вздрогнул от этого слова, профессор и Энди и ухом не повели. Видимо, «преступление» здесь давно уже стало затертым штампом, Глебу сделалось нехорошо.

Все участники любовного треугольника приступили к сбору ягод на поляне.

– Послушай, Ульрика, – повернулся к ней Энди, – неужели твое христианское чувство не восстает? – он указал на «треугольник», – неужели твое прошлое христианской миссионерки не требует…

– Если нет насилия, – не дала ему договорить Ульрика, – если любовь, – то это и есть христианство… То есть, оно будет, когда придет время.

Троица на поляне, кажется, решила повторить.

– Э-э, ты куда, деточка, – скептическая гримаса профессора, – а ведь ты принуждаешь себя сейчас, пусть и со всей искренностью… Душа-то, хе-хе, требует иного. И ручки-то тянутся к генномодифицирующему скальпелю?

– Душа перебьется! – резко сказала Ульрика. – И по гораздо более важным поводам. А уж из-за таких пустяков. Есть и другие, отличные от наших, формы доброты и человечности. Понимаю, что это легче провозглашать, чем…

– Пора, – перебил ее профессор.

– Да, сэр. – Энди встал к пульту.

Невидимый для людей на поляне аппарат поднялся и завис над ними, только внезапный, но тут же улегшийся ветер сдул ягоды с листа, лежащего перед женщиной с парализованными ногами.